Дом убийств - [34]

Она примчалась на велосипеде из самого Люра — платье в пыли, шляпка съехала набок, а ее миндалевидные глаза были полны слез, скатывавшихся с кончиков ресниц.

Поравнявшись с Роз, Патрис послал ей воздушный поцелуй и отправился в тюрьму, хмельной от счастья.

Мари приходилось развозить выпечку до самого Пон-Бернара, потому что Кокийя, булочник из Пейрюи, подцепил панариций и не мог больше месить тесто, так что уже восемь дней местный люд покупал хлеб частью в Люре, частью в Мэ. Для Селеста это означало двойную нагрузку. На обратном пути из Пон-Бернара у велосипеда Мари спустила шина. Это случилось не в первый раз, и девушка умела управляться с такими неприятностями. В ее дорожной сумке имелось все необходимое для ремонта, только нужна была вода, чтобы обнаружить дырку, так что Мари пришлось почти полкилометра толкать велосипед до источника Сиубер. Она не любила этот коварный источник, прятавшийся на уровне земли под низко нависшими ветвями, отчего там было темно в любую пору, однако у нее не было выбора.

Мари закатала рукава и принялась за работу. Девушка уже стащила шину, когда заметила, что забыла снять кольцо и рискует поцарапать свой аквамарин. Она стянула его с пальца и хотела положить на камень, которым обычно пользовались прачки, приходившие к источнику полоскать белье, как вдруг увидела большую выемку в форме серпа. Мари не знала, для чего служила эта выемка, но инстинктивно предпочла положить свое кольцо подальше, на более светлую плиту у выхода из зарослей, которая хорошо просматривалась с того места, где сидела девушка.

Ремонт занял больше времени, чем она предполагала. Дырочка, через которую просачивался воздух, оказалась такой крохотной, что Мари стоило немалого труда ее обнаружить, а потом нужно было еще залатать камеру. К тому же ей еще пришлось затягивать колесо с помощью английского ключа, который постоянно соскальзывал… Работа не ладилась, и Мари ворчала, досадуя на то, что испачкала руки и отмыть их как следует сможет только дома. В довершение ко всему у нее растрепалась прическа, а девушке не хотелось поправлять волосы грязными руками…

В таком раздраженном состоянии она забралась на велосипед и покатила вперед, яростно налегая на педали, как вдруг вскрикнула от ужаса: колечко с аквамарином осталось лежать на камне!

Резким движением девушка развернула велосипед, будто укрощала норовистую лошадь, и проскочила мимо отчаянно сигналившего грузовика, даже этого не заметив. Ее любимое кольцо — подарок родителей ко дню восемнадцатилетия! И как только ее угораздило его забыть!

Мари спрыгнула на землю и побежала к источнику. Под густым сплетением ветвей было уже совсем темно. Девушка протянула руку к камню — ничего! Мари охватила паника, в голову приходили самые абсурдные мысли: она перепутала место, суслик сбросил колечко в воду… Едва не плача от огорчения, девушка обшарила траву вокруг источника, потом запустила руку в ручей, но со дна поднялся ил, и она напрасно елозила пальцами в липкой тине. Между тем окончательно стемнело, и дальнейшие поиски сделались невозможными. Продрогшая, в вымокшей, испачканной одежде, Мари со слезами на глазах повернула обратно в Люр.

Три дня спустя после смерти Гаспара Дюпена Серафен все еще не мог оправиться от потрясения, которое испытал перед трупом своего врага. Кто скосил траву прямо у него под ногами? Кто лишил его возможности отомстить? Ибо, как Дидон Сепюлькр — который не обманывался в душе, хотя старался в это поверить, и Селеста Дормэр — который не заблуждался, он ни минуты не верил в то, что виновник — Патрис. Сколько раз он готов был швырнуть свою трамбовку на груду щебня, вскочить на велосипед и помчаться в Динь, чтобы выложить там все, что знает! Но каждую ночь над ним нависал неумолимый кошмар, намечавший вехами его крестную дорогу. Потому что стоило Серафену уклониться от цели, как страшный призрак вторгался в его сон, стараясь нашептать тайну, которую он ни за что на свете не желал знать.

Между тем день шел на убыль, и к шести часам уже успевало стемнеть. Вернувшись домой, Серафен открыл коробку из-под сахара, вынул долговые расписки и перечеркнул вексель Гаспара Дюпена химическим карандашом. Он думал о Патрисе, вторые сутки находившимся под арестом. О Дидоне Сепюлькре, который готовил к новому сезону свой пресс для отжимания масла. О Селеста Дормэре, который один, в безмолвии ночи, загружал в печь будущий хлеб. Эти люди, причинившие ему неизмеримое, не подлежащее прощению зло, занимали все его мысли, напрочь вытеснив прочие чувства. Отныне он должен был жить только для ненависти. Но что если они не те, кто в свое время истребил его семью? Первое сомнение закралось ему в душу, когда Серафен смотрел на лежащий перед ним труп Гаспара Дюпена. Этой смерти оказалось недостаточно, чтобы удовлетворить преследующий его гневный призрак, и он находил, что мать возложила на него слишком тяжкое бремя. Однако эти минуты слабости длились недолго и приходили лишь тогда, когда, глядя на чужое тихое счастье, Серафен поддавался искушению жить, как все.

Однажды, глухим октябрьским вечером он, как обычно, поднялся по лестнице, толкнул в темноте рассохшуюся кухонную дверь, зажег свет и увидел сидящую за столом Шармен. От неожиданности он не сразу понял, чем она занята, но в следующее мгновение его взгляд упал на открытую коробку из-под сахара, в которой тускло поблескивали луидоры цвета старого меда. А потом он увидел три разложенных на клеенке расписки и посередине ту, которую перечеркнул химическим карандашом. Несколько минут он и Шармен смотрели друг на друга, ничего не говоря и не двигаясь.