Дом свиданий - [15]

Итак, он хочет забрать Лауру в Макао и поселить её у себя, в собственном доме. Но молодая женщина отказывается, что он, несомненно, предвидел. «Зачем мне уезжать?» — спрашивает она, слегка прищурив свои зелёные глаза, уголки которых подведены чёрным карандашом. Ей и здесь хорошо. А он, если ему угодно, может ехать. В Колуне и Виктории вполне достаточно стариков-миллионеров, которые займут освободившееся место. Во всяком случае у неё нет ни малейшего желания закопать себя в провинциальной дыре, где говорят по-португальски и от скуки играют в «русскую рулетку». Лёжа на спине в кровати с резными столбиками по краям, застланной мехом и чёрным атласом, она смотрит на балдахин над головой, на украшающее его зеркало, на своё тело, отражающееся в зеркале и сохраняющее на протяжении всей этой сцены позу богини Майи с известной картины Маннера. Сэр Ральф замолчал, большими шагами ходит он вдоль и поперек комнаты, огибая квадратную кровать то слева, то справа, но даже не смотрит на предмет своих желаний, возлежащий на ней во всём блеске бело-розовой наготы. Иногда сэр Ральф что-то произносит, но совершенно неуместное: аргументы, к помощи которых он уже неоднократно прибегал, запоздалые упреки, невыполнимые обещания, о чём он и сам прекрасно знает. Она его не слушает. Набрасывает на ногу чёрный шёлк, прикрыв бедро и часть живота, словно озябла, хотя в комнате стоит невыносимая духота. Сэр Ральф, не снимавший ещё смокинга, теряет, кажется, всякое терпение. «Ты меня больше не любишь?» — спрашивает он в отчаянии. «Но об этом мы никогда не договаривались», — отвечает Лаура.

И тогда сэр Ральф предлагает Лауре деньги, много денег. «Сколько?» — с улыбкой спрашивает молодая женщина. Столько, сколько она захочет. «Превосходно», — произносит Лаура и тотчас же называет сумму с уверенностью человека, давно подсчитавшего, во сколько обойдётся такого рода согласие. Причём сэр Ральф должен расплатиться наличными в эту же ночь, до наступления рассвета, иначе сделка не состоится. Названная сумма — гораздо больше той, которую Джонсон способен достать за столь короткое время. Но Джонсон не возражает. Он внезапно перестаёт ходить по комнате и наконец-то бросает взгляд на постель, как будто только сейчас обнаружил присутствие молодой женщины. И не произнося ни слова, долго на неё смотрит, хотя, можно наверняка сказать, не видит, его взгляд пронзает пустоту. Голова Лауры, повёрнутая к сэру Ральфу, по-прежнему лежит на подушке. Очень медленно Лаура касается своей нежной рукой шёлка на бедре и откидывает его в сторону, позволяя любовнику принять сознательное решение и, помимо всего прочего, оценить стоимость ещё заметных на её теле следов.

Сэр Ральф вновь не замечает Лауру и смотрит куда-то вдаль, где наблюдает некую завораживающую, призрачную сцену. Наконец он произносит: «Я это сделаю», — но совершено неясно, имеет ли он в виду деньги и срок или планирует что-то совсем другое, — и, сбросив с себя оцепенение, сталкивается с пылающим, напряжённо-холодным, безумным взглядом больших зелёных глаз. На мгновение сэр Ральф погружается в них, но, приняв решение, отрывисто произносит: «Прошу подождать меня здесь!» — направляется к двери, поворачивает ключ, широко распахивает её и выходит.

И вот он большими шагами пересекает ночной парк, вот сидит в такси, недостаточно быстро мчащемся в направлении Куинс-роуд, вот взбегает по узким и крутым ступеням тёмной лестницы. А вот склоняется над письменным столом, заваленным бумагами, над неопределённого возраста китайцем, который сидит перед ним или, скорее, под ним. Сморщенное лицо китайца сохраняет выражение вежливого спокойствия, а безумец в смокинге продолжает что-то быстро говорить, размахивая руками и угрожая. Вот сэр Ральф снова поднимается по той же лестнице без перил, так что держаться ему не за что, хотя ступени узкие и крутые. Вот сидит в такси, недостаточно быстро мчащемся в направлении Куинс-роуд. Вот стучит в деревянные ставни маленькой лавки, на дверях которой в свете газового фонаря видно слово «Обмен», написанное на семи языках. Стучит что есть силы обеими руками, двойными ударами, наполняя безлюдную улицу грохотом, рискуя разбудить всех соседей. Никто не отвечает, и тогда, прижавшись губами к щели в ставне, он кричит: «Хо! Хо! Хо!», наверняка имя того, кого он хочет разбудить. И снова барабанит в дверь, впрочем, уже не так громко, словно теряя постепенно надежду.

И никакого, несмотря на весь этот шум, отклика, никаких признаков жизни; с таким же успехом вокруг могла простираться пустыня, нереальность, кошмар, тогда хоть понятным стал бы приглушённый и какой-то загадочный скрип, издаваемый ставнями. Но тут Джонсон замечает старика в халате из чёрной материи, который сидит в проёме стены у соседнего дома. Быстро подходит, даже подбегает к нему и кричит несколько слов по-английски, хочет узнать, есть ли кто в лавке. Старик пускается в неторопливые объяснения, кажется, на кантонском диалекте, но говорит при этом так неразборчиво, что Джонсон не может понять ни слова. И повторяет вопрос на кантонском диалекте. Старик отвечает по-прежнему медленно и долго. На этот раз издаваемые им звуки напоминают английский язык, хотя разобрать удаётся только многократно повторяемое слово «жена». Джонсон, теряя последнее терпение, спрашивает, какое отношение ко всему этому имеет чья-то жена. Китаец немедленно разражается новым потоком непонятных фраз, но уже без слова «жена». Ни его жесты, ни выражение лица не приближают смысла, понять который невозможно. Старик неподвижно сидит на земле, прислонившись к стене и сцепив руки на коленях. В его голосе прорезаются нотки безнадёжности. Взбешённый американец наклоняется, хватает старика за плечи и принимается его трясти. Старик вскакивает на ноги, неожиданно громко и пронзительно визжит, и именно в эту минуту на одной из соседних улиц раздаётся вой полицейской сирены. Вой, очень резкий и высокий, то усиливаясь, то затихая, быстро приближается.