Дом с привидениями - [3]

Начались те несколько минут, когда все прибывающая ребячья толпа заполняет дорожку полностью от ворот до дверей школы, когда в узкую горловину подъезда с трудом втекает бурливый школьный поток, когда те, кто попадают в стремнину, бывают уже не властны остановиться или выйти вон, и они, словно сплетенные в единый жгут, кучей, с визгом протискиваются в дверной проем. Вот это и произошло с нашей троицей — их просто смыло с дорожки, а волна с той же быстротой как набежала, так и иссякла. Минуты пик прошли, и асфальтовая дорожка снова освободилась, а девочка все стояла и глядела по сторонам. Ее охватило горькое чувство, как если бы поезд ушел, а она так никого и не встретила.

Это были последние дни той второй школьной весны, когда весь обязательный ритуал школьной жизни еще является и желанным, и важным, и покуда еще никому не опротивел. Когда все истово вскакивают при входе в класс взрослых, держат руку, как положено, уперев локоть в крышку парты, а не тянут ее, как третьеклассники. Когда еще побаиваются учительского взгляда и начинают сиять от любой поощрительной мелочи. Это было то самое счастливейшее время, когда и у мальчиков, и у девочек начинают яростно проклевываться характеры, пока неведомо какие, как у кактусов, когда бутоны уже вызрели, но не раскрылись, и какие будут цветки ни по форме, ни по краскам предсказать невозможно.

Негромкий говор журчал в классе — все разговаривали только с соседями, и никто не оборачивался назад. Сказано — оборачиваться нельзя, значит, нельзя!..

— Спорнем, к нам? — сказал Марягин.

— Спорнем, в «А»? — сказал Рябоконь.

— А на что? — спросил Марягин.

— Да ну, — отмахнулся Рябоконь.

— А как? — спросил Марягин.

— А никак, — сказал Рябоконь.

— Рябоконь Никифор и Марягин Стасик, — сказала плотная девочка с голубым бантом в косе. — Разговорчики, — и поправила зеленую повязку на рукаве. — А вы про что?

— Ни про что, — тыкнул Марягин, — про кого. Ну, ты даешь, Федулина, не можешь различить «кого» и «что». Вот Кира Викторовна придет, я скажу.

— Ну и говори, дурак. — У Федулиной была белая пушистая кожа, которая от самого малого движения души тут же становилась лиловой.

— Ну и скажу… Федул, чего губы надул?

Глаза у Федулиной наполнились слезами, тоже лиловыми от общего тона щек и век, она напряглась, выдумывая казнь Марягину, и произнесла вслух:

— А Света Дивова скажет, что у тебя уши немытые, да, Светик?

Тут Марягин вскочил и стал кривляться.

— У меня все немытое и нормальное. А у тебя все мытое — перемытое и лиловое.

— А ты кормить бегемота сегодня не будешь.

— Почему?

— Потому что я дежурная, ясно? И Марику-Марику скажу.

— Да ты!.. — заорал Марягин. — Да я!.. Да я как!..

Но договорить он не успел, потому что Рябоконь высказал неожиданное:

— А может, Кира заболела?

— Ура! — завопил Марягин.

Но в этот момент дверь отворилась, и в класс вошла Кира Викторовна, ведя перед собой коротко остриженную девочку.

Класс замер, и все уставились на пришедших.

— Вот вам новая подружка, ребятки, — сказала Кира Викторовна неофициальным тоном. — Зовут эту девочку Николаева Оля, приехала она из Домодедова, и Оля будет кончать второй класс с нами.

— Это где аэропорт? Да?

— Да, да. Подружитесь с ней, полюбите ее, как мы все друг с другом дружим и друг друга любим. Договорились?

— Договорились! — хором ответил послушный 2-й «Б».

— А теперь Оля Николаева сядет… — она осмотрела класс, — …к Коле Николаеву. Это будет парта Николаевых…

И тут все сорок человек стали почему-то хохотать. Просто непонятно, что уж такого смешного сказала Кира Викторовна, только хохот поднялся невообразимый.

— И будет парта Николаевых! — заходился от хохота Рябоконь.

— И будут муж и жена Николаевы, — еле пропищал сквозь смех Стасик Марягин.

Ну, тут же все стали потихоньку хрипеть, раскачиваться из стороны в сторону и синеть.

— А кто из них мальчик? — спросила Руфина Быкова. — У него же волос длиннее, чем у нее.

— Точ-на-а! Ха-ха-ха!..

Она сидела с мальчиком, которого звали Гельмут Пенкин. У этого Гельмута Пенкина певческий голос — альт, он выступал солистом детской капеллы городского Дома пионеров, хотя был еще октябренком. Гельмуту Пенкину велели беречь свой голос для «Аве Мария» и для «Вечернего звона», и поэтому он, пожалуй, был единственным, кто громко не смеялся, а все время откашливался и тихонько пробовал звук: «М-ма. М-а…»

— Николаев Коля, ты чего юбку надел? — обратился к Оле Марягин и клюнул ее в рукав таким же гусиным щипком, каким выхватил полжвачки у Рябоконя.

Оля обернулась и дала Марягину ладошкой по лбу.

— Кира Викторовна, — пискнула в наступившей вдруг тишине Графова. — Она… Она…

— Эта новенькая девочка бешеная, — подхватила Быкова.

— Дает волю рукам, да, Марягин? — добавила Дивова.

— Ой, глядите, у нее глаза какие!.. — воскликнула Графова.

— Она опасная! — поддержала Графову Федулина. — У нас в садике была одна такая же, Ноночка Рутовская. Укусила меня до крови. Вот сюда… Прививки делали…

— Ничего она не опасная! — заорал вдруг не своим голосом Николаев. Он вскочил со сверкающими глазами и стал оглядывать всех новоявленных врагов новенькой. — Я с ней сижу, и всё!