Дом с привидениями - [21]

Галя взяла ложечку и окунула ее в стакан.

Шипулинский прошел еще раз за перегородку и быстро вернулся обратно.

«Зачем столько?» – чуть не закричал я.

Шипулинский принес и поставил на стол вазочку, на которой был разложен добрый десяток пирожных. Тут были и наполеоны, и эклеры, и высокие корзиночки с розовым кремом и вишенкой наверху, и плоские яблочные пирожные.

«Нам не надо столько пирожных! Нам только два надо! Только два! У нас не хватит денег расплатиться за все!» – хотелось крикнуть мне, но я ничего сказать вслух не мог, а проклятый Шипулинский, словно чуя, что ему могут вернуть пирожные, быстро, щелкнув каблуками, ушел за перегородку.

Совсем расстроенный, я ощупывал в кармане деньги и не знал, что делать. Я пожалел, что мы пришли сюда, я с удовольствием вернул бы обратно и кофе и пирожные, лишь бы только убраться без скандала. Ведь если у меня не хватит денег, Шипулинский не выпустит меня отсюда и потребует залог, а что я ему оставлю в залог – рубашку, штаны, поясок? А потом – какой это позор будет перед Галей!

А Галя, не чувствуя моего волнения, сидела спокойно и маленькими глотками отпивала кофе.

– А ты чего не пьешь? Пей! – сказала она.

– Мне не хочется! – буркнул я.

– Вот тебе и раз – не хочется! А зачем мы тогда пришли сюда? Пей! – Она подвинула мне стакан кофе и спросила: – Тебе какое пирожное?

«Эх, была не была!» – подумал я, зажмурился и сказал через силу:

– Какое хочешь…

– Ну, я тебе положу заварное, оно вкусное и в середине крему много. Кушай.

Я отколупывал потихоньку ложечкой куски этого жирного пирожного и от волнения не чувствовал даже вкуса желтого крема.

– Кушай! Кушай! – поторапливала меня Галя. – Иначе мы до утра здесь сидеть будем.

Почти насильно я запихнул себе в рот кусок пирожного и только хотел запить его кофе, как почувствовал себя совсем плохо.

За витриной, на улице, упираясь обеими руками в круглый железный поручень, стоял мой отец. Коренастый, в белом полотняном костюме, в соломенной фуражке, слегка щуря глаза, он смотрел сквозь стекло на меня в упор; мне сразу захотелось полезть под стол: взгляд отца жег меня.

Я опустил глаза и когда осторожно поднял их снова, отца за витриной не было.

Он появился внезапно и так же внезапно исчез в ночной темноте.

– Ты чего такой бледный, Василь? – спросила Галя. – Ты не простудился случайно?

– Да ничего. В боку кольнуло! – солгал я.

Откуда ни возьмись, возле нашего столика вырос Шипулинский.

– Молодые люди желают рассчитаться? – ласково спросил он.

– Да! – сказал я дрогнувшим голосом и, чувствуя, как по всему телу прошел холод, подумал: «Ну, начинается».

– Два стакана кофе по-варшавски и… два пирожных, – глядя на вазу, чуть слышно прошептал Шипулинский и, весело тряхнув лысеющей головой, громко сказал: – Один рубль сорок копеек.

Сразу повеселев, я быстро вынул из кармана смятый рубль, расправил его и затем высыпал на мраморный столик сорок копеек медяками. Вместе с монетами затесалось несколько семечек, но мне было стыдно убирать их, и я, нахлобучивая кепку и не оглядываясь, выскочил вслед за Галей на улицу.

Все еще дул ветер, и опять стало нам холодно на улице, но теперь я уже не обращал внимания на холод.

Как хорошо, что все окончилось благополучно!

Однако я не мог забыть появления у витрины моего отца. Мне все еще казалось, что отец подстерегает меня.

Мимо ресторана «Венеция» и финотдела, мимо развалин сгоревшего еще во время войны театра мы шли по узенькой Кузнечной улице. Показалась вдали огромная семиэтажная башня Стефана Батория. Внизу, у подножия башни, чернела дыра. Это была Ветряная брамка – проезд в Старый город с севера. Как только мы вошли в нее и скрылись под низко нависшими полукруглыми сводами, наши шаги гулко застучали по мостовой, а в ушах сильнее засвистел ветер.

– Ого-го-го! – закричал я, и эхо загудело вокруг, как в бочке.

– Тише ты, сумасшедший! – крикнула Галя. – Подумают – грабят! – и рванулась быстрее вперед, к светлому выходу из башни.

Внизу за башней было совсем пустынно, река, отражая звезды, поблескивала у самых ног, квакали на противоположном ее берегу лягушки, две наши зыбкие, расплывчатые тени быстро скользили по воде. Только миновали белую, взбегающую по скалам вверх, к трудшколе, Турецкую лестницу, вдали над рекой замаячил черный камень. Широкий и гладкий сверху, обрывистый по краям, точно сброшенный оттуда, со скалы, он повис над водой, и казалось, вот-вот покачнется и грохнется дальше, вниз. Подмывая камень, река в этом месте круто поворачивала. Выше тихая и спокойная, здесь она шумела, и даже теперь, в темноте, на ее поверхности была заметна рябь и круги от маленьких водоворотов.

Подходя к черному камню, я поежился и пожалел, что не захватил с собой из дому ржавый, но меткий зауэр. Место, которое мы сейчас проходили, было неспокойное, с дурной славой. Еще недавно здесь ограбили прохожего, и, совсем голый, он едва вырвался от бандитов и прибежал прятаться к нам в совпартшколу…

Мы прошли черный камень, круча осталась позади, теперь мы приближались к низенькому, переброшенному на козлах через реку мостику. За мостиком начиналась Выдровка, до Галиного дома было совсем недалеко. Вдруг Галя дернула меня за руку и шепнула: