Дом проклятых душ - [75]

– Как это?!

– В этом доме никогда не знаешь, куда попадешь, – неохотно призналась Маша. – И неизвестно, когда и куда из него выйдешь. И выйдешь ли когда-нибудь…

– Да что же это за дом такой?! – чуть ли не взмолился Горностай.

– Прóклятый дом, – вздохнула Маша.

– Почему? За что?

– Да за многое, – раздался хриплый старушечий голос, и Маша с Горностаем обернулись так резко, что их шатнуло друг к другу – так они и замерли, соприкоснувшись плечами, незаметно для самих себя схватившись за руки и ошеломленно глядя на седую женщину, одетую в черное и серое, покрытую черным платком, – старую женщину с молодыми черными глазами.

– Марусенька! – воскликнула Маша.

– Кто такая? – недоверчиво смотрел на Марусеньку Горностай.

– Это сестра Глафиры, – пояснила Маша – и, только увидев, как изменилось лицо Горностая, поняла, как странно звучат ее слова для человека, который не столь давно столкнулся с чудесами Завитой-второй.

– Как это может быть ее сестра? – помотал головой Горностай, словно пытаясь прогнать некое наваждение. – Та молодая, а эта…

– Старая? – невесело усмехнулась Марусенька. – Ничего, Глафира точно такая же старая, как я, но она не только дочь Донжи, а еще и ведьмина дочь и дочь сатаны, оттого красоту навеки сохранила.

– А вы чья дочь? – без всякой иронии осведомился Горностай, и Маша поняла, что он освоился с местными реалиями если не вполне, то в достаточной степени, чтобы воспринимать их без охов и вздохов – словом, вполне по-мужски.

– Да их же, чья еще, – сверкнула глазами Марусенька. – Только меня Донжа проклял и красоты лишил, когда я его кровавые дела открыла Ивану Горностаю

– Кто такой этот Иван Горностай? – нервно спросил Иван Горностай.

– Да, перекрестилась бы я, глядя на тебя, да рука отсохнет, – вздохнула Марусенька. – Ты вылитый Иван Горностай, которого я любила годков этак… сколько, а? – обернулась она к Маше. – Ты считать умеешь, так скажи?

– Кажется, лет триста, ну, может, самую капельку меньше, – задумчиво сказала Маша. – У нас в газете проходил материал об истории нижегородской полиции, и там говорилась, что первые отделения под началом полицмейстера Метревелева появились в Нижнем Новгороде в сороковых или пятидесятых годах восемнадцатого века. Впрочем, можно в интернете посмотреть…

Маша достала телефон, но тот не работал.

– Сети нет. Странно, – нахмурилась она. – Я думала, что она появляется, когда мы где-то близко к Почтовому съезду. То есть к реальности. Но она ведь была! Была! Мы же смогли созвониться! И почему пропала?

Горностай и Марусенька стояли молча, потом одинаково потрясли головами.

– Почти триста лет назад? – наконец пробормотал Горностай, и Маша поняла, что ее слова насчет пропавшей сети успешно просвистели мимо его ушей. – Но как же так?!

– Да так, – вздохнула Марусенька. – Мужиков было много, а он – один-единственный. По сей день его помню, ни на день не забывала, а из-за него и тебе помогу, ведь ты кровь от крови его и плоть от плоти. И тебе помогу, – обернулась она к Маше, – потому что ты правнучка… уж не знаю, сколько пра-пра надо прибавить! – правнучка Ефимовны, которая мне когда-то жизнь спасла. Я ради нее пыталась тебя остановить, когда ты сюда сунулась, да когда любовь зовет – разве остановишься? Это я по себе помню!

– Марусенька, ты покажешь нам дорогу отсюда? – выпалила Маша, надеясь, что ее торопливый вопрос не позволит Горностаю услышать слова Марусеньки о зове любви – слишком правдивые слова, к сожалению!

– Попробую, а то как же! – кивнула старуха. – Мы с Глафирой здесь все коридоры-переходы назубок знаем. Долгонько по этому дому шатались после того, как Донжа в дыру в стене провалился.

– В какую еще дыру? – ахнула Маша.

– Да в ту самую, откуда ему сатана являлся, – пояснила Марусенька.

– Ты что-нибудь понимаешь? – пробормотал Горностай чуть слышно.

– Конечно, погоди, не мешай, – нетерпеливо бросила Маша, но, чувствуя, что терпению Горностая может настать конец, успокаивающе стиснула его руку: – Подожди, я тебе потом подробно все объясню.

– Такое ощущение, что тебе даже тысячи и одной ночи не хватит, чтобы мне все объяснить, – озабоченно проговорил Горностай.

Маша чуть не завопила от счастья перспективы этих ночей, однако постаралась взять себя в руки:

– Рассказывай, Марусенька!

– Когда Донжа Горностаю голову отрубил, он пошел сундук со своими сокровищами заклинать, – продолжала Марусенька. – Я не видела, как он это делал, – была будто во сне зачарованном. Уже потом его заклятие прочла и поняла, что там к чему… А Донжа, после того как эти страшные дела закончил, решил от тела Горностая избавиться. Приволок его в свою кумирню. Он и раньше трупы своих жертв в ту самую дыру сбрасывал, откуда к нему явился сатана, и все они исчезали неизвестно куда. Ну и Горностая тело обезглавленное Донжа отправил туда же. Посмотрел с усмешкой, как приняла мертвеца бездна… да, на свою беду, наклонился слишком низко, а может, оскользнулся на окровавленном полу – да и канул вслед за Горностаем в ту же бездну.

Марусенька перевела дыхание и снова заговорила:

– Я и этого ничего не видела, но, как только Донжа свалился в ту дыру, колдовство его меня отпустило, и я очнулась. Глафира была сама не своя от страха! Рассказала о судьбе нашего отца. А он когда-то обмолвился: дескать, сатана напророчил ему отправиться вслед за своими жертвами… Так и случилось. Ну что ж, сатана не из тех, чьи пророчества не исполняются! Загородили мы ту дыру досками, которыми отец ее раньше загораживал, да и ушли. А ночью нам обеим приснилась наша мать: Мавра, ведьма. Мы ее никогда не видели, но знали от Донжи, что она зачала нас и от него, и от сатаны. Оттого мы и уродились оборотнями, – пояснила она Горностаю, который стоял белее полотна. – Она передала нам волю отца нашего, сатаны, которую мы исполнили.