Дом проклятых душ - [73]

– Насчет педофилов не знаю, а маньяков тут и в самом деле пруд пруди! – кивнула Маша. – Ты даже себе представить не можешь, что здесь творится!

– Да с меня вполне хватило встречи с тем гадом, который работает в связке с Глафирой. И ее мне тоже хватило! Вот так! – Горностай чиркнул ребром ладони по горлу и закатил глаза.

Маша прищурилась.

Какая-то фраза двусмысленная…

Горностай покосился на нее и деловито спросил:

– Это ты наган мне оставила? Где ты его взяла?

– Он так и лежал в кармане телогрейки, – буркнула Маша, которой показалось, что Горностай просто уводит разговор в сторону, спохватившись, что да, его фраза про Глафиру и в самом деле звучала двусмысленно. – Я тебя просто накрыла этой телогрейкой.

– А телефон откуда? Твой? Ты его в карман сунула?

– Ну да, – подтвердила Маша, решив не скромничать.

– Из нагана я сначала в Глафиру стрелял, чтобы ее прогнать, – сказал Горностай. – Потом она в козу обернулась, я от неожиданности его выронил, а она превратилась в девицу, наган сцапала и взяла меня на прицел. Не думаю, конечно, что она меня убила бы, ей что-то от меня нужно было… но изувечить могла бы, конечно. Нет никого страшней отвергнутой женщины! – криво улыбнулся Горностай, однако голос его звучал с откровенным ужасом, и Маша поняла, что от Глафиры ему немало-таки досталось. Когти ревности, вцепившиеся в ее сердце, начали потихоньку разжиматься. – А твоего звонка она так перепугалась, что ее вымело отсюда, как пыль веником!

– Опять в козу превратилась или в человеческом образе удрала? – деловито спросила Маша, однако Горностай насупился и тихо проговорил:

– Ты, наверное, думаешь, я спятил? Честно, не удивлюсь! Я и сам решил было, что рехнулся, когда это превращение увидел. Хотя, наверное, ничего удивительного: ведь она все время своим дурацким бубенцом брякала, будто коза…

– И в мыслях не было, что ты рехнулся! – горячо возразила Маша. – Я тоже видела, как она превращалась в козу, – правда, не с перепугу, а от радости, когда Донжа убил Горностая…

– Кого?! – так и покачнулся Горностай, уставившись на нее с ужасом.

Маша растерянно пожала плечами. Что ему сказать? Как объяснить? Ах, да как же ее угораздило сболтнуть?! Если она расскажет правду, да еще с самого начала, то уже Горностай решит, будто она рехнулась!

Но и молчать тоже нельзя.

– Ты уже наверняка понял, что здесь творится что-то… ну, что-то странное происходит в этом доме, – начала Маша осторожно. – Ты ведь вошел сюда на Почтовом съезде, а сейчас где находишься, как думаешь?

– Не знаю, – пожал плечами Горностай. – Не понимаю! Эти стены, эта, извините за выражение, меблировка, этот свет… откуда он берется, если здесь окон нет и ламп тоже нет?! Не знаю, где я, но чувствую, что в какой-то то ли фантастике, то ли детективщине, – усмехнулся он, однако так нерешительно, словно изо всех сил надеялся, что Маша начнет его разубеждать.

Но она не стала этого делать. По большому счету, он угадал! Так оно и было: не то фантастика, не то детективщина!

– Типа того, – кивнула Маша. – Только я даже не знаю, как точно жанр определить. Здесь полная путница времен. Причем мы в них и перемещаемся, и со стороны наблюдаем, будто кино смотрим, а вмешаться не можем.

– То есть мы сейчас в каком-то другом времени, не в нашем? – спросил Горностай с той же нерешительностью в голосе.

– Не знаю, – призналась Маша. – Знаю только, что нам надо уходить отсюда как можно скорей.

– Пошли! – откровенно обрадовался Горностай. – Я буду просто счастлив отсюда сорваться! А по пути ты мне все расскажешь про… ну, про убийство этого, ну…

Маша поняла, что Горностай отнюдь не забыл про ее обмолвку, но говорить об этом ей совершенно не хотелось, так что она с ловкостью, которой сама от себя не ожидала, можно сказать, с легкостью необыкновенной, обогнула внезапно встретившийся на ее пути ухаб.

– Как же ты пойдешь? Ты же босиком! – ахнула она, уставившись на ноги Горностая.

Тот смешно пошевелил пальцами и повыше поддернул сползшие галифе, открыв худые щиколотки.

У Маши почему-то неровно забилось сердце.

Никогда в жизни она не думала… нет, она даже вообразить не могла, что босые мужские ноги могут выглядеть так волнующе! Ей, чистюле и аккуратистке, некоторым образом даже зануде, весьма чувствительно относившейся к деталям своего и чужого туалета, очень критично воспринимавшей цвет мужских носков (они должны быть непременно в цвет брюк, или, в крайнем случае, на тон светлее обуви, белые носки надевают только с кроссовками, а с сандалиями боже упаси, это грех смертный, незамолимый!), и в голову не могло прийти, что мужчина может выглядеть настолько шикарно – вот именно шикарно! – в измятых, выгоревших галифе и в какой-то безумной телогрейке, распахнутой на груди, с торчащей из кармана рукояткой нагана.

Галифе снова сползли, открыв впалый живот с тонкой полоской темных волос, поднимающихся к груди, на которой она немного расширялась, превращаясь в легкую курчавую поросль.

Маша не могла отвести взгляда от его ключиц, от его горла, на котором вдруг нервно дернулся кадык, от его поросшего щетиной подбородка, от губ, искусанных до крови, когда он терпел пытки Жуки…