Дом проклятых душ - [61]

Вот это Горностай и вспомнил в первую очередь, когда желтоглазая поборница народного искусства заговорила про своего ребенка. «Наверное, она не мама, а просто нянька», – решил он. Потом представил себе этого перепуганного малыша – и страшно его пожалел.

Он любил детей. Если он когда-нибудь женится, то у него будет не меньше троих детей. Если, конечно, удастся найти женщину, которая тоже хочет большую семью…

А интересно, как относится к детям и большим семьям та девушка, которую он хотел догнать?

Горностай преодолел мгновенный приступ отчаяния, охвативший его при мысли, что Капитанская дочка может уйти, пока он будет искать ребенка, уйти и пропасть, и неизвестно, удастся ли ее найти! – и почти побежал за желтоглазой особой, которая проворно перебирала ногами в чрезвычайно нелепых башмаках и причитала:

– Скоре-ей! Скоре-ей!

Наконец она запыхалась так, что могла только рукой ткнуть под арку, где виднелась какая-то обшарпанная развалюха, стоявшая посреди полынных зарослей.

Она нервно, прерывисто всхлипывала, вытирая глаза руками.

– Возьмите! – Горностай выдернул из кармана джинсов пачку одноразовых платков, протянул девушке, краем глаза увидел, что выпала визитка, только хотел нагнуться за ней, как вдруг раздался такой крик, что у него зазвенело в ушах.

Резко повернулся и увидел на крыльце развалюхи какого-то изможденного типа в сером пиджаке и кирзовых сапогах.

Это он орал!

Крик его был нечленораздельным, безумным, словно у маньяка, и Горностай, решивший, что именно этот тип удерживает ребенка в доме, ринулся вперед.

Маньяк заорал еще громче и бросился обратно, Горностай – за ним.

Взлетел с разбегу на крыльцо с покосившимися ступеньками. Ободранная дверь захлопнулась прямо перед его носом, но Горностай рванул ее, влетел внутрь, помнится, изумился, что комната там и сям оклеена листами пожелтевшей бумаги, чем-то неразборчиво исписанной, с разгону пробежал несколько шагов… и тут сзади его ударили по голове так, что он мгновенно рухнул без сознания, а очнулся уже связанным объектом издевательств того узколицего, с бледно-голубыми глазами.

* * *

Маша вбежала и замерла, хотя Гав изо всех сил подталкивал ее лапами. Но она не могла сдвинуться с места, потому что увидела обнаженного по пояс Горностая, который лежал на той самой лавке… кажется, на той же самой лавке, на которой Маша его оставила несколько часов назад. А над ним склонялся не кто иной, как этнографичная девка с Почтового съезда с этими своими козьими грудями.

Фирочка-Ирочка-Глафирочка! Итак, она все же добралась до Горностая, как и предсказывал Жука! Причем эта пакость смотрела на лежащего мужчину с такой жадностью, что Маша даже подалась вперед, истинно готовая вцепиться ей в волосы, и, не исключено, вцепилась бы, однако заметила, что грудь Горностая перетянута какой-то тряпкой, заскорузлой от крови. И у него была серьга, серьга в левом ухе!

Конечно, вполне возможно, что, пока Маша бегала от Жуки и пробиралась в Завитую, Горностай был ранен и перевязан первой попавшейся под руку холстиной, однако за пару-тройку часов та определенно не успела бы так почернеть и заскорузнуть. Кроме того, откуда взялась серьга?

Что за бред?!

Нет, никакой не бред.

Это не тот Горностай, которого она оставила лежащим на лавке, накрыв его телогрейкой. То был второй Горностай, а это – первый! Тот, который свел с ума Машу своим шепотом, своими темными глазами, окруженными синими тенями, тот, который…

Тут у Маши перехватило дыхание: она увидела, что делает Глафира!

Горностай, очевидно, спал или лежал без сознания, и Глафира начала его ласкать, сначала легонько, осторожно, потом все грубей и откровенней.

Когда ее шаловливая ручонка скользнула в штаны Горностая, Маша, честное слово, не сдержалась бы и дала Глафире пинка, однако Горностай, оказывается, мог и сам за себя постоять: не открывая глаз, он сам пнул Глафиру так, что она отлетела в противоположный угол избы и шлепнулась на спину.

Бубенчик ее громко зазвенел, а этнографическая юбка высоко задралась, открыв поросшие густой шерстью ноги.

Горностай взглянул на нее, брезгливо сплюнул и перекрестился.

– Продери глаза! – вскричала Глафира, подскакивая с таким проворством, словно была резиновой. – Думаешь, это снова Марусенька явилась твою любовь выплакивать?

– Да мне не все ли равно, та сестра или другая? – равнодушно проговорил Горностай, ложась поудобней.

Впрочем, это движение, очевидно, причинило ему сильную боль, потому что лицо его исказилось, и следующие слова он произнес уже с трудом:

– Тебе и ей один ответ: пошли от меня прочь!

Стон, невольно сорвавшийся с губ Горностая, явно доставил Глафире удовольствие, потому что она злорадно ухмыльнулась, прежде чем спросить:

– Ну, ладно, Марусенька перед тобой виновата, а меня почему гонишь?

– Да ты на ноги свои посмотри, – бросил Горностай брезгливо. – Что юбкой да башмаками прикрываешь? Вот-вот! С козами сроду не сношался, не стану и впредь скоромиться. Вали отсюда, волочайка, в лес да на болото, к лешему на шишку, может, ему с тобой тудысюдыкаться охота, а от меня отвяжись!

Так… известный Маше синонимический ряд слов «непотребная женщина», «пошел ты на…», «мужской половой орган» и «иметь интимные отношения» внезапно обогатился самым причудливым образом!