Дом падших ангелов - [44]

Уважаемый Ангел.

О черт, нет, подумал он. И уже знал продолжение. Не надо дальше. Жизнь закончилась на первых двух словах бездушного приветствия. Можно было просто написать «Привет, неудачник».

Он пробежал глазами три строчки плохого почерка, за которыми следовало признание: «Но ты мне не писал, поэтому я нашла другого». Ангел тут же сжег письмо. И поплелся к Тики, против собственной воли, – согрешил. Как будто его тащил туда его маленький крепкий член, самый мощный магнит на Земле. Он мгновенно вставал и начинал пульсировать при одном взгляде на Тики. Как дирижерская палочка, отсчитывающая ритм разбитого сердца. Ангел думал, что если Тики заметит странное подрагивание у него в штанах, то испугается и в панике убежит. Поэтому носил рубашки навыпуск. А Тикибент видела в болтающихся полах рубахи боевой флаг, демонстрирующий его намерения. Она взяла в руку этот трепещущий прутик и сжимала, пока тот не расслабился.

Жить не хотелось. Руки тряслись. И он был уверен, что Господь покарает его. Его жизнь – сплошной позор. Предан и отвергнут всеми и всем.

Но Чентебент нанес удар первым, прежде чем Господь озаботился проявлением гнева.

Он прокрался в хибару Ангела, источая зловоние протухших креветок и рома. Навалился сверху. Выдохнул прямо в лицо. «Стоит у тебя? – бормотал он. – Стоит? Точно? Да?» Он ухватил Ангела за ширинку. «Давай-ка посмотрим на него. Давай глянем, что ты предлагаешь моей дочери». Чентебент, гнусно хохочущий и зловонно дышащий прямо в лицо, жирный и здоровенный, и неважно, что Ангел отбивался.

В голове Ангела осталась только одна мысль: Я думал, что ты хороший человек. Я думал, ты веселый.

Чентебент уснул, оглушительно храпя, прямо на нем.

* * *

Первый акт мести Ангел осуществил уже на следующий день.

Когда никто не видел, он выскреб несколько ложек топленого сала из жестянок Кукабент. Сало предназначалось для тушеных бобов. И Ангел старательно размазал его внутри любимых холщовых брюк Чентебента. Когда, гневно завывая, к нему явился Чентебент, с багровой рожей, широко расставив ноги, пошатываясь и хлюпая при каждом шаге, Ангел стойко выдержал побои, улыбаясь Тикибент, которая наблюдала эту сцену из окна, схватившись за голову и оглушительно хохоча. В тот день он потерял зуб.

Чентебент поволок его на El Guatabampo, грубые толстые пальцы оставили лиловые пятна на руках Ангела, как будто вытатуированные лилии.

– Будешь зарабатывать на пропитание, чертов нахлебник! – орал он. – Я проучу тебя!

Кровь на лице Ангела, кровь во рту.

– Уж я преподам тебе урок, маленький говнюк.

Ангелу оставалось только ждать. Он мог выдержать все что угодно. Он терпел побои Чентебента. Терпел хрюкающие ночные визиты дядюшки.

Плакал Ангел, только оставаясь в одиночестве, рыдал, размазывая сопли по лицу. Спал он в вонючем камбузе, на куче старых одеял, забившись под раковину. И драил, красил, чистил и потрошил, ловил рыбу, чинил сети и караулил, как вечно бодрствующий сторожевой пес, ночи напролет, в одиночестве. Иногда приходилось брать в руки багор и отгонять шпану и подвыпивших моряков с иностранных кораблей, которые шлялись по порту и норовили взобраться на мерзкое суденышко. Он прислушивался к попойкам и перебранкам на соседних судах, к музыке, доносившейся с берега, смеху проституток и гуляющих парочек, лаю собак. Когда звонили церковные колокола, он чувствовал, что привычный, знакомый ему мир остался в другой земле. И слишком далеко, чтобы обрести его вновь. Он показал бы Перле всю глубину ее ошибки. «Я достоин, я достоин», – повторял он как молитву.

Тощий старикан-матрос полоснул его ножом по груди, за что огреб багром по морде и свалился за борт прямиком к пятнам мазута и дохлой рыбе. Ангел наблюдал, как старик карабкается по металлической лесенке на причал, как, пошатываясь и спотыкаясь, ковыляет и исчезает в ночи. А кровь сочилась из раны. Капли шлепались у его ног. Ангел никогда не рассказывал об этом, но запомнил момент. Хранил его в душе.

Он замотал грудь тряпьем, перевязал сверху, и лицо его горело от лихорадки, и колотил озноб, будто вокруг выпал снег, но он так никому ничего и не сказал. Стащил ром из камбуза, полил огненной влагой сочащуюся гноем рану. Он кусал губы, орал и сучил ногами.

Дни проходили в страхе и тревоге, он ждал то кары Господней, то нападения товарищей-моряков, – но и то и другое миновало его. Ангел заподозрил, что вообще вся его жизнь – отражение неприязни Бога к нему лично. Свой мизерный заработок он складывал в жестянку из-под кофе, которую хранил за кухонной раковиной, а еще отыскал кубышку Чентебента с засаленными песо – бюджет предстоящей рыболовной экспедиции, – запертую в ящике стола в рубке. Чентебент начал брать с него деньги за фасоль и тортильи.

Ангел предпочитал ходить голодным. Ел только то, что удавалось найти на судне, вплоть до сырых сардин. И экономил каждый сентаво. Те вечера, когда он мог поесть, и желудок сводило, и внутри все бурлило и рычало, и Перла была так далеко, и он боялся, что мама, брат и сестра голодают и брошены без помощи там, за морем, – те вечера были страшнее всего.

Когда Чентебент заявился в очередной раз, Ангел был наготове. Пират поднялся на борт и уже расстегнул свои вонючие штаны, и тут Ангел, зажмурившись, взмахнул багром. Вслепую, наотмашь. Он не думал, что попадет Чентебенту по голове. Отвратительный хруст, когда дубина ударилась о череп. Испуганный хрип, и сразу же запах дерьма. Резкая боль в поврежденной руке – он ударил слишком крупного противника. И всплеск.