Дом о семи шпилях - [15]

Улица, на которой он стоял, давно уже перестала слыть лучшей частью города; так что, хотя старое здание и было окружено новыми домами, все они в основном были невелики, построены из дерева и достаточно однообразны, как и многие жилища простолюдинов.
But as for the old structure of our story, its white-oak frame, and its boards, shingles, and crumbling plaster, and even the huge clustered chimney in the midst, seemed to constitute only the least and meanest part of its reality.	Что касается древнего здания - театра нашей драмы, - то его образ составляли дубовый сруб, доски, гонт, осыпающаяся мало-помалу штукатурка и громадная труба посреди кровли.
So much of mankind's varied experience had passed there-so much had been suffered, and something, too, enjoyed-that the very timbers were oozy, as with the moisture of a heart.	А в его стенах люди пережили столько разнообразных чувств, в нем столько страдали, а иногда и радовались, что само дерево как будто пропиталось этими ощущениями.
It was itself like a great human heart, with a life of its own, and full of rich and sombre reminiscences.	Дом этот в наших глазах есть огромное сердце со своей самостоятельной жизнью, со своими приятными и мрачными воспоминаниями.

The deep projection of the second storey gave the house such a meditative look, that you could not pass it without the idea that it had secrets to keep, and an eventful history to moralise upon.	Выступ второго этажа придавал дому такой задумчивый, размышляющий вид, что невозможно было пройти мимо него, не подумав, что он заключает в себе много тайн и будто бы философствует над какой-то повестью, полной необыкновенных приключений.
In front, just on the edge of the unpaved sidewalk, grew the Pyncheon Elm, which, in reference to such trees as one usually meets with, might well be termed gigantic.	Перед ним, на самом краю немощеного тротуара, рос вяз, который, по сравнению с деревьями, какие мы обыкновенно встречаем, мог считаться настоящим великаном.
It had been planted by a great-grandson of the first Pyncheon, and, though now fourscore years of age, or perhaps nearer a hundred, was still in its strong and broad maturity, throwing its shadow from side to side of the street, overtopping the seven gables, and sweeping the whole black roof with its pendent foliage.	Он был посажен праправнуком первого Пинчона, и, хотя ему теперь исполнилось уже лет восемьдесят, а может быть, и сто, он будто еще только-только возмужал; бросая тень от края до края улицы, он поднялся даже над семью шпилями и трепал почерневшую кровлю дома своими густыми ветвями.
It gave beauty to the old edifice, and seemed to make it a part of nature.	Вяз этот облагораживал старое здание и как бы делал его частью природы.
The street having been widened about forty years ago, the front gable was now precisely on a line with it.	Улицу за последние сорок лет значительно расширили, так что теперь передний фронтон находился как раз у ее черты.
On either side extended a ruinous wooden fence, of open lattice-work, through which could be seen a grassy yard, and, especially in the angles of the building, an enormous fertility of burdocks, with leaves, it is hardly an exaggeration to say, two or three feet long.	По обе его стороны тянулась полуразрушенная деревянная ограда, сквозь которую был виден зеленый двор, а по углам подле здания в необыкновенном изобилии рос камыш.
Behind the house there appeared to be a garden, which undoubtedly had once been extensive, but was now infringed upon by other enclosures, or shut in by habitations and outbuildings that stood on another street.	За домом располагался сад, некогда обширный, но теперь стесненный другими оградами или домами и разными постройками другой улицы.
It would be an omission, trifling indeed, but unpardonable, were we to forget the green moss that had long since gathered over the projections of the windows, and on the slopes of the roof; nor must we fail to direct the reader's eye to a crop, not of weeds, but flower-shrubs, which were growing aloft in the air, not a great way from the chimney, in the nook between two of the gables.	Было бы упущением, маловажным конечно, однако же непростительным, если бы мы позабыли упомянуть о зеленом мхе, который разросся на выступах окон и на откосах кровли. Нельзя также не обратить внимания читателя на цветочный кустарник, который рос высоко в воздухе, недалеко от трубы, в углу между двух шпилей.
They were called Alice's Posies.	Эти цветы были прозваны Букетом Элис.
The tradition was, that a certain Alice Pyncheon had flung up the seeds in sport, and that the dust of the street and the decay of the roof gradually formed a kind of soil for them, out of which they grew, when Alice had long been in her grave.	Какая-то Элис Пинчон, по преданию, посеяла там, ради забавы, семена, и когда набившаяся в щели гниющего гонта пыль образовала на кровле нечто вроде почвы, то из семян мало-помалу вырос целый куст цветов. К тому времени Элис давно уже лежала в могиле.

However the flowers might have come there it was both sad and sweet to observe how nature adopted to herself this desolate, decaying, gusty, rusty, old house of the Pyncheon family; and how the ever-returning summer did her best to gladden it with tender beauty, and grew melancholy in the effort.