Дом на краю ночи - [117]

Бабушка Лены, действительно, часто по воскресеньям, надев лучшее свое платье, оставляла бар на Серджо и Роберта. Иногда она возвращалась только к пяти или шести часам вечера. Но Лена видела, что дедушка не выражает никакого беспокойства по этому поводу, лишь разводит руками и попивает arancello, отказываясь разъяснять ситуацию.

— Я доверяю Мариуцце. И знаю, что это не роман. Она мне сказала. И почему она должна оправдываться из-за каких-то сплетен?

Но Лена не собиралась принимать все на веру. В те дни она теряла терпение по пустякам: то принималась колошматить разросшийся плющ палкой, вместо того чтобы аккуратно обрезать его, то в сердцах швыряла стаканы в раковину, сама не понимая причин такого поведения. У стариков в баре имелась версия, объяснявшая ее раздражительность: молодой Энцо укатил учиться в художественную школу в Рим. С серьгой в ухе, четками святой Агаты на зеркальце заднего вида и радио, настроенном на иностранную станцию, передающую энергичные американские песенки, он работал таксистом на острове, пока прошлым летом не решил, что на Кастелламаре ему тесно, и не умчался с острова в облаке выхлопного газа. С тех пор, хотя Энцо и отправлял Лене торопливые письма, уверявшие, что он любит ее как сестру, все на Кастелламаре пошло вкривь и вкось. В шестнадцать лет сердце Лены потеряло покой.

Как и ее прадед Амедео, Лена врачевала душевные раны чтением.

— Что на тебя нашло? — качала головой Кончетта, помогая девушке мыть контейнеры для мороженого, пока Серджо выметал мятые игральные карты и окурки. — Вы одинаковые, ты и Энцо. Он бы не успокоился, пока не уехал бы с острова. Посмотри на себя, ты все читаешь и перечитываешь эти иностранные книжки своего отца, как будто тоже собираешься нас покинуть.

Лена покосилась на лежащую в сторонке «Войну и мир».

— Это не значит, что я собираюсь уехать.

— Если уж человек читает такие толстые книжки, то он точно думает об отъезде, — отрезала Кончетта.

Склонившись над раковиной и глядя, как разноцветные ручейки стекают со стенок контейнера, Лена молча злилась.

— Думаю, что и я уехала бы, если б могла, — призналась вдруг Кончетта. — Иногда мне кажется, что и я бы не прочь, как и Энцо, сбежать с острова в настоящий большой город. Но потом напоминаю себе, что я уже старуха, что здесь мой дом, и успокаиваюсь.

По совету Кончетты Лена однажды поехала в Рим навестить Энцо. Отправилась она с древним фанерным чемоданом, принадлежавшим еще ее дяде Флавио, везя в подарок икру из melanzane, бутылки с limoncello и баночки с marmellata. Энцо обрадовался ее приезду, он совсем не изменился, правда, во время их долгой прогулки по историческим развалинам он, по-братски приобняв Лену за плечи, признался, что влюблен в парня из Турина, с которым познакомился на курсе по истории искусств. Об этом никому нельзя рассказывать («кроме моей тети Кончетты, твоей бабушки и синьора Роберто, потому что только они поймут»). В тот же вечер, рыдая в телефонную трубку и клянясь, что сердце ее вовсе не разбито, Лена выложила бабушке про парня из Турина. И все три месяца летних каникул провела у матери в Англии.

Раньше Лена звонила отцу каждый вечер и с замиранием сердца прислушивалась к звукам в баре — к победным крикам картежников, шипению кофемашины, скрипу вращающейся двери. Закрыв глаза, она прижимала к уху телефонную трубку и впитывала звуки острова, стараясь не расплескать ни один. Но в этом году телефонные разговоры вызывали у нее лишь нетерпение.

— Я ее теряю, — горевал Серджо. — Она останется с матерью. Я знаю.

— Нет, нет, — успокаивала сына Мария-Грация. — Ей просто нужно время.

Вернувшись с виллы il conte одним воскресным вечером, Мария-Грация скинула туфли, столь же стоптанные, как когда-то у Пины, и поставила сумочку на столик перед статуэткой святой Агаты. Когда раздался телефонный звонок, она тотчас поняла, что это внучка и новости у нее дурные.

— Cara, — сказала она, — скажи мне, когда ты вернешься домой?

— Я не вернусь, — ответила Лена бесцветным голосом. — Я пока поживу здесь.

Родные всегда превозносили Лену за ее ум, и теперь она собиралась остаться в Англии, чтобы выучиться на врача, как ее прадед Амедео.

«Дом на краю ночи» осиротел. Его стены отныне хранили печать отсутствия Маддалены, так же как некогда они несли проклятье плача. Все тяжело переживали ее отъезд: картежники, которые то и дело искали Лену, прежде разносившую заказы; вдовы святой Агаты, которым больше не на кого было навешивать четки; Серджо, который вновь почувствовал, что ему тесно на этом маленьком острове, что он снова всего лишь il ragazzo di Maria-Grazia. Медаль Роберта лежала на столике со статуэткой святой Агаты, ее бронзовую поверхность больше никто не полировал, и она быстро тускнела. Впервые в жизни Мария-Грация увидела, как плачет Кончетта.

— Старая я дура, — сетовала Кончетта. — Надеялась, что они поженятся, Мариуцца, да, надеялась, что они будут следующими хозяевами «Дома на краю ночи»!

— А почему Лена и Энцо не могут вместе управлять баром? — ответила Мария-Грация. — Для этого им необязательно жениться.

Мария-Грация отчаянно отказывалась верить в то, что девочка уехала навсегда, так же как она не верила прежде в то, что не увидит больше братьев. «Нет, — повторяла она и себе, и Серджо, — Лене просто требуется время».