Дом на кладбище - [36]

Без спиртного и опиума Брэнуэлл не в состоянии обойтись ни одного дня. По утрам, когда сестры и отец уходят в церковь, он идет в местную аптеку, где выпрашивает порцию опиума, или же пишет друзьям с просьбой купить ему спиртного. Вот последнее сохранившееся письмо Брэнуэлла, адресованное Джону Брауну:

Воскресенье полдень

Дорогой Джон,

буду тебе очень обязан, если ты сумеешь купить мне на 5 пенсов джина. Если купишь, я заберу его у тебя или у Билли, или же зайду за ним к тебе. Очень буду благодарен тебе за услугу, ибо эта услуга очень даже мне услужит.

Ровно в половине десятого утра ты получишь обратно свои 5 пенсов из шиллинга, который мне будет выдан.

П. Б. Б.

А вот последнее сохранившееся о нем воспоминание:

«Тут дверь отворилась, и в проеме возникла голова, — пишет его старый друг Фрэнсис Гранди, он приехал в Ховорт, снял номер в гостинице и пригласил Брэнуэлла поужинать. — Копна растрепанных рыжих волос, огромный костлявый лоб, желтые, дряблые щеки, ввалившийся рот, тонкие белые дрожащие губы, провалившиеся глаза, когда-то маленькие, теперь же огромные, горящие безумным блеском… Грустная история, ничего не скажешь…»

Весь вечер, вспоминает Гранди, Брэнуэлл был мрачен, говорил, что ждет не дождется смерти и счастлив, что она так близка, твердил, что не умер бы, если б не гибельная связь с миссис Робинсон.

Когда Гранди ушел, Брэнуэлл вытащил из рукава нож и стал кричать, что Гранди — посланец Сатаны и он, Брэнуэлл, явился в трактир его зарезать…

На следующий день Брэнуэлл был уже не в состоянии подняться с постели. Послали за доктором, и ховортский врач Джон Уилхаус сказал, что жить больному осталось недолго. Патрик повалился перед постелью умирающего на колени и стал молиться за заблудшую душу сына, просить его покаяться. «Мой сын! Сын мой!» — ежеминутно восклицал он. Прежде чем впасть в беспамятство, Брэнуэлл, словно услышав слова отца, заговорил о своей напрасно прожитой, никчемной жизни, не раз со слезами на глазах повторял, что ему стыдно и он раскаивается. 24 сентября в девять утра началась агония, Брэнуэлл попытался было встать, упал и умер.

«Я рыдаю не из чувства потери — я не лишилась опоры и утешения, не потеряла дорогого мне спутника жизни. Я рыдаю из-за краха таланта, из-за несбывшихся надежд, из-за того, что погас некогда ослепительно яркий свет, — подводит итог жизни брата его старшая сестра. — Мой брат был на год меня моложе, когда-то — очень давно — я верила в его успех, в его амбиции и устремления. Эта вера, эти надежды скорбно скончались, от них ничего не осталось, кроме памяти о его заблуждениях и страданиях. Его жизнь и смерть вызывают такую горькую жалость, такую мучительную тоску от пустоты, никчемности всего его существования, что описать их у меня не хватает слов. Остается надеяться, что эти чувства со временем не будут столь же мучительными»²⁹.

Смертью Брэнуэлла семейные несчастья не кончились; они только начинались.

Эмили кашляла уже больше месяца и со свойственным ей упорством отказывалась принимать лекарства, вызывать врача, всякое проявление заботы о себе воспринимала с раздражением. И Шарлотте ничего не оставалось, как повторять свою любимую фразу: «Один Бог знает, чем это все кончится». Шарлотта ошибалась: чем это кончится, она, потерявшая старших сестер от чахотки, знала ничуть не хуже Господа Бога.

Когда 19 декабря Эмили согласилась наконец вызвать врача, было уже поздно. В тот день, прежде чем умереть, — и не в своей постели, а на диване в гостиной — она утром вышла из дома накормить собак, сама оделась, потом что-то, сидя на полу, как она любила, писала и даже попыталась причесаться — гребень упал в камин…

Уильям Смит Уильямс был, пожалуй, единственным близким другом Шарлотты (они сблизились во время пребывания сестер в Лондоне), который нашел нужные — хотя, быть может, и излишне высокопарные — слова утешения. Слова, выдающие человека глубоко верующего:

«Великие горести сопровождают нас по жизни, тут уж ничего не поделаешь, — пишет он Шарлотте уже через два дня после смерти Эмили, — но их воздействие на нашу душу столь же живительно и благотворно, как ночь для земли и сон для тела. Пусть же Ваша ночь печалей будет короткой и сменится блаженными утренними лучами утешения, без чего не бывает страданий, и пусть утро покоя и смирения осенит вас обеих с живительной безмятежностью нежного и радостного чувства…»

Эмили умерла в конце декабря, а в начале января из Лидса приезжает доктор осмотреть Энн: простуда никак не проходит, затрудненное дыхание, боли в боку. Прогноз тот же — чахотка, у Актона Белла шансов выжить не больше, чем у Эллиса. Эскулап из Лидса отбыл, прописав рыбий жир, горячие компрессы и «покой, только покой». На этот раз рекомендации врача покладистой Энн строго соблюдались — и, понятно, не помогли. О том, что в горячие компрессы и рыбий жир больная не верит и готовится к худшему, свидетельствуют следующие строки из ее последних стихов:

A dreadful darkness closes in

On my bewildered mind

Oh let me suffer and not sin

Be tortured yet resigned³⁰.

К весне Энн лучше не стало, но она загорелась идеей отправиться на море — морской воздух ведь показан при воспалении легких. И в конце мая 1849 года Эллен Насси и Шарлотта — она до последнего дня уговаривала сестру не ехать — выезжают с Энн в Скарборо, где она не раз бывала с Робинсонами. Шарлотта оказалась права, вскоре после приезда на морской курорт Энн в очередной раз стало плохо и, успев сказать Шарлотте, которая помогала ей сойти с лестницы: «Мужайся, Шарлотта, мужайся!», потеряла сознание и спустя несколько часов умерла. Умерла «веря в Бога, — как писала 4 июня Уильяму Смиту Уильямсу Шарлотта, — благодарная за то, что Он избавил ее от страданий, не сомневаясь ни минуты, что впереди ее ждет лучшая жизнь».