Дом на берегу - [19]
Стало жарко. Рубаха взмокла и прилипла к спине. Я разделся, без передыху оседлал второй комель. Груда заданных на день бревен оставалась угрожающе огромной.
Мужики тоже работали без перекура. Тесали пазы, по двум лесенкам поднимали бревно на стену, примеряли, вытаскивали из-за уха карандаши, что-то отчеркивали, подрубали.
В мою сторону даже и не смотрели. Давали время приглядеться, привыкнуть. Но меня это заело.
«Выпендривается Ефремыч, — думал я, глядя, как сухой неказистый плотник, взяв с Зуевым толстенное бревно, шел к стене. — Доказывает».
— Р-р-раз, — плотники, крякнув, брали штурмом первую ступеньку. — Р-р-раз…
Под это кряканье было совестно ковыряться с какой-то корой. Когда понесли второе бревно — новенькое, только что окоренное, я бросил топор, догнал Ефремыча, отодвинул плечом:
— Ну-ка…
Подставил под бревно голую спину и тоже крякнул: оно оказалось гораздо тяжелей, чем я ожидал. В несколько мелких пьяных шагов подошли к стене, остановились, набрались духу.
— Р-р-раз…
Бревно поползло вверх, закачалось и не поддалось. То ли у Зуева, то ли у меня не хватило силы, но мы оба стояли на земле. Зуев что-то проворчал насчет интеллигенции — негромко, но было слышно. Постояли, поправили лесину. Не только поднимать, просто держать ее на спине на кричащих от боли позвонках не было никакой мочи. Надо было бросать.
— Поехали, — где-то в стороне сказал Зуев.
Постояли, снова пошли на стену.
— Р-р-раз…
Бревно покачалось, поплыло в сторону, снова не поддалось. Надо было бросать.
На другом конце, согнувшись в три погибели, рассвирепевший Зуев что-то кричал, плевался и косил на меня налившимся кровью глазом. Слепея от ярости, ненавидя проклятое бревно, себя, Зуева, я закусил губу и снова пошел на хрупкую лестницу, которая неминуемо должна была сломаться под тяжестью бревна.
— Р-р-раз…
Лестница заскрипела, прогнулась и наконец подняла нас с Зуевым на первую ступеньку, вторую, третью… Потом мы сидели, курили. Зуев вспомнил отца.
Раньше здесь было много плотницких артелей — Зуевы, Мазовы, Яковлевы… На старых домах во многих деревнях и сейчас сохранилась резьба с фамилиями этих мастеров. А если уж где-нибудь на доме вырезана фамилия хорошего плотника, то от дедов к внукам переходит вера: «Наш дом тыщу лет стоять будет».
Интересно, помянет ли нас кто-нибудь таким же добрым словом?
Видимо, Зуев тоже думал об этом.
— Первое дело — не бояться работы, — сказал он. — Ни тяжелой, ни черной. Вся работа белая, коли ты мастер.
Мы вытерли пот и пошли к срубу — корить лес, таскать бревна…
ЧЕРТОВЫ ВОРОТА
С утра озеро было белое, как молоко. По привычке, только открыв глаза, я вышел на берег и сел у воды. Бывает же такая тишина. Я бросил камушек — и долго, до самых далеких камышей качались, расходились, докатывались плавные, задумчивые круги.
Всегда, глядя с берега, я вижу сначала цвет воды. Вот белое озеро — покой и тишина. Вот серое — собираются тучи. Посинело — с севера тянет холодом. Почернело — там, между островами, где-то собирается шторм.
В зависимости от времени года, ветра, времени суток и многих других причин озеро бывает голубым, желтым, зеленым, даже розовым и красным. Часто на закате, сидя в лодке посреди плеса, можно, посмотрев кругом, увидеть странную игру света. Небо, вода, лес, деревни на берегу — в одной стороне озера все густо-синее, в другой — густо-красное. Словно весь мир состоит из двух комнат и в одной горит свет, а в другой стоит тьма.
Итак, в то утро озеро было белое, как молоко. Несколько дней мы жили на острове, ловили рыбу. Наконец пришла пора уезжать. Мы сняли палатку, погрузили вещи и вышли из залива на плес. Стояла тишь. Ни облака, ни ветерка.
Так-так-так-так, — лениво стучал мотор.
Семиметровая деревянная лодка была для нас вроде как вторым домом. Можно сидеть на носу, глядя вперед и держась рукою за руль. Можно в обнимку с собакой лежать внизу на решетках. Можно пойти на корму, загорать на рюкзаках.
— Что это, гром?
Небо было чистое, но как будто кто-то прокатил по нему тяжелую железную бочку. Впереди на горизонте показалась маленькая синяя тучка. По воде, как тень, пробежала мимолетная рябь.
Еще на берегу, снимая палатку, я слышал этот ветерок, говорящий в макушках сосен. Но что такое ветерок? На озере редкий день проходит без дождя и грозы. Только что светило солнце — вдруг туча, град, ливень. Через полчаса — снова тишь, гладь. Так по нескольку раз в день. Если на все смотреть, то надо сидеть на берегу.
Мы с некоторой тревогой стали следить за тучкой, но, конечно, не думали возвращаться назад, Надо было идти вперед. Мы прошли Лебедь — сосновый мыс на Хачине, Разбойник — маленький остров, заросший камышом. За Разбойником, на открытой воде, чуть слева, с юго-востока в лицо нам в первый раз ударил свежий ветер. Озеро посерело, побежало волнами. Лодка закачалась с борта на борт. Стало холодно и темно.
Я посмотрел вверх — синяя туча неслась на нас с невероятною скоростью. Бывшая пятнышком на горизонте, теперь она закрывала полнеба. Впереди пошел дождь. Между небом и землей стояла непроглядная мгла.
Из края в край тяжело, без молний, опять прокатился гром. Невеселое дело — гроза на озере. Надо было переждать, но мы, не сворачивая, шли в самую тьму. В считанные минуты, пока лодка проходила мимо следующего острова, Городомли, туча накрыла нас с головой. Небо и вода стали черными. Начал хлестать дождь. Озеро раскачивалось так, что стеной вставало со всех четырех сторон.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Анатолий Иоффе, врач по профессии, ушел из жизни в расцвете лет, заявив о себе не только как о талантливом специалисте-экспериментаторе, но и как о вполне сложившемся писателе. Его юморески печатались во многих газетах и журналах, в том числе и центральных, выходили отдельными изданиями. Лучшие из них собраны в этой книге. Название книге дал очерк о применении гипноза при лечении некоторых заболеваний. В основу очерка, неслучайно написанного от первого лица, легли непосредственные впечатления автора, занимавшегося гипнозом с лечебными целями.
С одной стороны, нельзя спроектировать эту горно-обогатительную фабрику, не изучив свойств залегающих здесь руд. С другой стороны, построить ее надо как можно быстрее. Быть может, махнуть рукой на тщательные исследования? И почему бы не сменить руководителя лаборатории, который не согласен это сделать, на другого, более сговорчивого?
Отдыхающих в санатории на берегу Оки инженер из Заполярья рассказывает своему соседу по комнате об ужасах жизни на срайнем севере, где могут жить только круглые идиоты. Но этот рассказ производит неожиданный эффект...
Человек и современное промышленное производство — тема нового романа Е. Каплинской. Автор ставит перед своими героями наиболее острые проблемы нашего времени, которые они решают в соответствии с их мировоззрением, основанным на высоконравственной отношении к труду. Особую роль играет в романе образ Москвы, которая, постоянно меняясь, остается в сердцах старожилов символом добра, справедливости и трудолюбия.
Виктор Макарович Малыгин родился в 1910 году в деревне Выползово, Каргопольского района, Архангельской области, в семье крестьянина. На родине окончил семилетку, а в гор. Ульяновске — заводскую школу ФЗУ и работал слесарем. Здесь же в 1931 году вступил в члены КПСС. В 1931 году коллектив инструментального цеха завода выдвинул В. Малыгина на работу в заводскую многотиражку. В 1935 году В. Малыгин окончил Московский институт журналистики имени «Правды». После института работал в газетах «Советская молодежь» (г. Калинин), «Красное знамя» (г. Владивосток), «Комсомольская правда», «Рабочая Москва». С 1944 года В. Малыгин работает в «Правде» собственным корреспондентом: на Дальнем Востоке, на Кубани, в Венгрии, в Латвии; с 1954 гола — в Оренбургской области.