Дом на берегу - [20]

У нас промелькнула последняя возможность повернуть и прижаться к острову, но мы пропустили ее и бросились на самый рожон. В проливе между Городомлей и Кличеном творилось что-то ужасное. Весь пролив кипел. Темная вода была в белой пене. Слева в бараньих шапках закачались огромные волны и с тяжкой силой, с угрозами покатились на нашу лодку.

Этот пролив называется Чертовы или Собачьи ворота. Место, пользующееся самой дурной славой на всем озере. Два острова, между которыми утонуло немало народу. Любой ветер, разогнавшись, устраивает здесь бурю. В тишайший день по проливу гуляют волны. Ну а в грозу…

Местных жителей хоть раз в жизни, для уважения к озеру, трепало в Собачьих воротах. Однажды здесь выбросило на берег теплоход. На замечания приезжих, что на озере не бывает штормов, осташи отвечают только так:

— Погоди, попадешь сам…

Что-то фатальное, затмив разум, и несло нас сейчас в эти ворота.

Мы провалились в яму, раздался грохот, и стена воды, разбившись о скулу лодки, холодной тяжестью окатила нас с головы до ног.

Ревело озеро. Накатывал гром. Волны, озверев, били и били в гулкий смоленый нос.

Шутки кончились. Начиналась игра со смертью. Вода опрокидывала лодку, хлестала по лицу. На суше от драки можно иногда уклониться. Но тут, в драке со штормом, отворачиваться было нельзя. Спасение состояло в одном — идти против ветра, прямо на плес, в самую свистопляску волн.

Нас слегка лихорадило, с каждой секундой положение становилось отчаянней. Наконец начался ливень и налетел шквал.

Среди бела дня на озере стало темно, как ночью. Воздух гудел и дрожал от ветра. Волны били теперь так, что в носу, у форштевня, что-то только трещало и отлетало. Лодку заливало. Вот-вот она должна была опрокинуться либо развалиться на части.

Что мы чувствовали тогда? Было похоже на то, что все кончено. Команда молчала. Я сжимал руль и испытывал угрызения совести. Не дай бог никому чувствовать свою вину в эти последние минуты.

Мгновение наша судьба качалась в ту и другую сторону. Лодка стояла на месте, напрягалась от ветра и, вдруг вырвавшись из какой-то мертвой точки, медленно пошла вперед.

Я думаю: что, если бы там, в этих волнах, у нас отказал мотор или выломало доску в днище? В других случаях мотор глох поминутно, но тут, в стольких передрягах, он даже не чихнул. Лодка тоже выдержала. Видимо, тогда, в Чертовых воротах, наш час просто еще не пришел.

Шквал наконец пролетел. Впереди на плесе бесконечно, до самого горизонта, поднимались и опускались волны. Лодку продолжало трепать. Мы дошли до берега, помедлили и, развернувшись в плес, галсами пошли к дому. После прожитой переделки эта болтанка была для нас теперь простой, мирной качкой.

Помню еще одно мгновение, когда мы выходили на берег. Гремел гром. В заливе швыряло лодки. В городе гнуло деревья. Мы шли мокрые до костей, дрожали от холода и качались из стороны в сторону. Так тихо, безопасно и надежно показалось нам в ту минуту на этой твердой, многолюдной земле.

АВГУСТОВСКИЕ РОСЫ

Дорога в Заозерье идет бесконечными болотами. Редко, как передышка, попадется сухой остров, и снова кочки, топь, скользкие жерди. Мокрая лежневка[15] качается под ногами, сапоги по голенище утопают в воде, и собака, нерешительно, с оглядкой ступающая впереди, вся, от ушей до хвоста, заляпана черной болотной грязью.

Это огромный, заросший чахлой сосной Глухой Мох. Каждый год здесь пропадает множество клюквы, но мало кто отваживается забраться в эти места. Иногда, надев лыжи, по болоту ходят местные жители, да и то, по правде, глядя не столько на клюкву, сколько на ямы. Слишком много историй помнят в деревнях про тех, кто утонул в этих топях.

Но кончается мох, кончается лежневка, и впереди, на несколько километров кругом, — кочковатый, заросший осокой берег. Это бекасиные и дупелиные места, известные среди охотников своей обширностью, отдаленностью и непуганой птицей.

Дорога вытекает из болот, поднимается в деревню и там, до самого горизонта, долго ныряет по горбатым холмам. В этой стороне начинаются новые реки, леса, озера, но охотники, которые пробираются сюда по топям, редко ходят дальше первой деревни. Здесь, на берегу болот, у маленькой деревни Заозерье, находится охотничий край света, дальше которого, по общему мнению, некуда и незачем идти.

Мы пришли в Заозерье уже в темноте. Медленно, нога за ногу, вышли из болот, добрели до околицы. Считая от дома, было оттопано километров тридцать — лесами, глухоманью, лежневкой. Годовалый легаш, впервые попавший в переделку, тяжело дыша, высунув язык и качаясь на ходу, замотанно плелся сзади.

Не помню, как ноги донесли меня до знакомой избы, не помню ни ужина, ни разговора с хозяйкой, помню только, что поил жадно лакавшую собаку и усталым, мертвецким сном спал потом на печи.

Утром, чуть свет, я проснулся на жестких кирпичах, вышел посидеть на крыльце. Легаш, дремавший под лавкой, выскочил тоже и потягивался от возбуждения. Ему, видно, не терпелось взяться за дело. После вчерашнего перехода гудели ноги. Я придвинул сапоги и стал обуваться.

Заозерские болота — лучшее место для натаски легавой. Городской собаке, привыкшей болтаться без дела, тут вволю работы: прыгать по кочкам, мокнуть в воде, резаться об осоку. Охотиться и добывать себе кусок хлеба. Только здесь, войдя во вкус такой жизни, собака и станет настоящей собакой.