Дом блужданий, или Дар божественной смерти - [11]

Я нередко вел с Валерием Викентьевичем пространные разговоры о смысле жизни и самом себе в частности (он порой с интересом следил за моими публикациями в периодике).

Сегодня, увы, моего приятеля не было. Двое его подчиненных, Толя и Катя, сообщили, что у Валерия день рождения, и он ещё вчера получил коллективный подарок ("Часы?" - незамедлительно воскликнул я, и ответом были утвердительные кивки), а сегодня кутит в семейном кругу.

Я получил небольшие денежки и пошел дальше по заведенному кругу: Новый Арбат (Дом книги), Старый Арбат (салончик Чапкиной), магазин дилетанта-журналиста Иголкина, что у метро "Парк Горького". Шел и думал о Вере Важдаевой.

IX

Ночная пыль припудрила виски, лоб и веки. Сон опять заблудился в лабиринтах сознания. Одиночество обостряет остроту мыслей. Изгой, ненужный обществу человеко-бык, я по-прежнему остаюсь (пусть и дурным) членом своего общества, разделяя его помыслы. Всегда в конце каждого столетия (и особенно в конце Сверхвеликого года) общество жаждет новой религиозной мысли, более сильной и более плодотворной. Почти совершенно исчезают атеизм и/или умеренный скептицизм, зато неимоверно возрастает потребность в подлинном религиозном чувстве. Общество в очередной раз переходит от неверия к набожности, проходя при этом нередко через сатанизм.

Коммунисты как по команде крестятся или ударяются в ислам. Правители всех уровней притворно или искренне демонстрируют благочестие. Все вокруг веруют, все ревностно исполняют обряды. Короли и президенты, мэры и председатели колхозов проникаются набожностью словно половой истомой после приема таблетки виагры. Толпа, которая всегда более инертна в качании маятника атеизма, все равно с большим рвением предается обычаям и обрядам различных культов. Порнография в искусстве угасает, вспыхнув на прощание неистовым костром, уступает место философии, которая является, прежде всего, ипостасью религиозного откровения для образованцев.

Могучее возрождение любой древней религии - явление в высшей степени интересное, заставляющее задуматься даже тех, кто воображает, что возможно вычеркнуть религию, как бесполезный для людей декоративный завиток или потерявшую цену ветошь. Человеческая природа, у которой религиозные потребности не рудиментарны, как аппендикс, и не атрофированы точно также как, впрочем, эстетические или интеллектуальные потребности, рано или поздно мстит всему обществу за религиозное голодание, к. которому её принудили, за несоразмерный пост, и вскоре она набрасывается на старые и/или новые верования и обряды, способные удовлетворить её жажду и голод с необыкновенной прожорливостью.

В очередной конечной точке временного цикла общества происходит этот неизбежный поворот к религиозному пробуждению, а уж толкователи-доброхоты пусть подбирают наиболее приемлемые объяснение, среди которых и упадок политической жизни; и отсутствие великих движущих сил в обществе, у которого, увы, нет более патриотизма и/или потребности в расширении своего ареала, своих имперских пределов; и упадок независимой от религии философии, ибо на самом деле это сообщающиеся сосуды; и отсутствие высоких научных достижений, способных отвлечь умы жаждущих религиозной истины; и воздействие западного или восточного духа, то есть либо наклонного к рационализму, либо, напротив, - к мистицизму; и пресыщение общества, привыкшего к богатству и материальным соблазнам; и истощением цивилизации, давшей уже все плоды, какие только она могла дать; и влияние несчастий того или иного времени, начиная с природных и техногенных катастроф, в том числе, например, чумы в последние годы правления Марка Аврелия и заканчивая кровавыми войнами практически на всех континентах и эпидемией спида в конце Ха-Ха века. Любопытно, что в каждом из этих объяснений есть своя доля истины. И все-таки, как я вычитал у одного просвещенного варвара, даже всех вышеприведенных объяснений будет явно недостаточно для понимания столь разительной и внезапной перемены в обществе, если не видеть в ней просто руку Божью; ведь подлинная жизнь всегда слишком сложна, и на самом деле невозможно объяснить любым сочетанием причин взбудораженное состояние умов, корни которого прежде всего в глубине души.

Вечный двигатель религиозных возрождений в инстинктивном желании возвратиться к чистоте и силе веры прошлых, якобы менее замутненных времен. Современники и соплеменники подсознательно жаждут оживить находящиеся в пренебрежении и забытьи древние верования и культы, а чтобы придать им больше цены и веса, отыскивают в них непременное потаенное высшее значение, непонятое до сих пор. При этом в них неизбежно вводятся новые принципы, принципы своего времени и своей среды, элементы порой даже чуждые той религии, которую хотят восстановить в её прежнем блеске и, наконец, дают ей новую жизнь не иначе, как подвергнув её полному превращению.

Это касается и язычества в древнем Риме, и оного же в греческих полисах, и даже шаманства у чукчей и эскимосов. Каждая цивилизация, каждая из народностей, слившихся в ту или другую империю, стремятся привести в общий фонд своих собственных богов, свои религиозные обычаи, сохранившие жизнестойкость, а уж из всех этих богов, этих обрядов, всех этих верований в очередной раз выделяется одна генеральная идея, которая прежде всего только различное проявление одного и того же могущественного божества, различные обряды одного и того же культа, различное понимание одного и того же благочестия, вызванные прежде всего пылким инстинктивным желанием общества и/или каждого его члена (индивидуума) войти, наконец в подлинное и живое общение с искомым божеством.