Дом без ключа. Кн.2 - [48]

— Так,— говорит Ширвиндт.— Дома сейчас хорошо.

— Да,— говорит Жак-Анри.

— На Красную площадь зайди.

— Да,— говорит Жак-Анри.— Тут у тебя славные ребята, особенно Техник и Жермен. Он недавно вернулся в группу из маки. Можешь с ними подписаться на все.

— Кто на связи?

— Будут двое. На самый крайний случай рассчитывай на этот кабачок.

— Кто меня встречал?

— Техник. Он кое в чем заменил Жюля.

— А... Так ты сходи на Красную площадь,— повторяет Вальтер.— К Мавзолею сходи.

— Конечно, старина. Ты почему не пьешь?

Жак-Анри, стараясь сделать это незаметно, смотрит на ручные часы. Скоро идти — гораздо скорее, чем хотелось бы. До вечера надо найти подходящий чемодан — не новый, но хороший — и запастись сувенирами, без которых ни один уважающий себя немец не возвратится в обожаемый фатерланд.

— На Варшавской площади есть сад,— говорит Жак-Анри.— Запоминай: третья скамейка от входа, в нише у ограды. На спинке вырезано «любовь» — весна, понимаешь... У урны два дна. Вечером там мало народа, одни влюбленные, заберешь пакетик от мятных лепешек.

— Надо проявлять?

— Да, как всегда. Там адреса и асе такое прочее. Что тебя смущает?

— Копаться в урне...

— Извини... Копаться не надо, она сдвигается по оси. И не носи здесь пенсне — парижане любят злословить!

— По паспорту я из белогвардейцев. Как твой канал с Максом? Не подведет?

Очень деловой разговор, такой сухой, что хочется рюмку разбить, крикнуть, встряхнуть друга, сказать: разве это наша с тобой вина, что только увиделись — и расстаемся? И не домой я еду...

Жак-Анри медленно цедит густое, обволакивающее язык вино. Оно слишком приторное — шатонеф из личных запасов хозяина.

— Кстати, о Максе. Он хорошо осведомлен. Ты уверен а нем, Вальтер?

— Сейчас да. Но то, что он мне рассказал о себе, похоже на Шахразаду. И вдобавок он связан со швейцарской разведкой. Лусто памятник ему должен поставить за информацию о «Танненбауме» — Макс больше сделал для швейцарского нейтралитета, чем все военные атташе Конфедерации!.. Я вижу, ты спешишь?

— Несколько минут найдутся.

— Значит, Варшавская площадь, сад, третья скамейка в нише.

— Точно.

— Есть что-нибудь неотложное?

— Да,— говорит Жак-Анри и против воли опять смотрит на часы.— Двоих информаторов надо срочно вывести из-под наблюдения. Он и она: француженка и немец. У меня есть человек, он берется это сделать. Присмотри за этим, ладно?

Если говорить обо всем, не хватит жизни, а о делах — достаточно и ста слов. Чем меньше, тем лучше. Одному уезжать, другому перенять работу, подхватить, как винтовку, и только проварить, есть ли патроны в магазине... Жак-Анри через силу улыбается, встает.

— До встречи, Вальтер!

Пиджак Ширвиндта пахнет теплом и дымом. Грубая шерсть щекочет ладонь, и Жак-Анри мнет ее, сжимает в кулаке, притягивая Вальтера к себе.

— До встречи, Вальтер!

— Москве поклонись...

...Улица шелестит, шуршит, стучит каблуками прохожих. Жак-Анри останавливается и отряхивает редингот. Заходит в первую попавшуюся лавочку и, не торгуясь, покупает дешевые безделушки, рыночное дрянцо — сувениры завоевателя. Вечером они лягут на самое дно чемодана— и прощай, Париж!

«Букет цветов из Ниццы...»

«Москве поклонись...»

«Далем. Шварцен — Мюзаус-штрассе...»

Фразы, путаясь, наползая друг на друга, возникают в голове Жака-Анри, порождая сложное чувство, от которого ему не удается избавиться до самого вечера, и с ним он садится в вагон — стоит у окна, глядя, как связной уходит, не оглядываясь, не остановленный никем. Толпа на перроне поглощает его.

Чемодан желтой кожи, брюки-гольф в клетку, кепи с большим козырьком. Толстая, очень крепкая сигара.

Серебряный перстень с монограммой на мизинце Жака-Анри — намек, что более ценные вещи из золота он патриотично, повинуясь имперскому декрету, сдел на военные нужды рейха. Партийный значок — тоже из серебра, защемивший галстук, сделан на заказ: такие по специальному разрешению гауляйтера Большого Берлина изготовляет маленькими партиями ювелир Плотценберг с Фридрих-штрассе.

— Хайль Гитлер!

Это сосед по купе — немолодой, в дорожном костюме. По виду не шпик, хотя кто его знает! Шпиков везде достаточно. И у них есть описание Жака-Анри, точнее, несколько описаний, в принципе далеких от его теперешней внешности, но а то же время достаточных, чтобы при большом опыте и сноровке заразиться подозрениями и предложить пройти в комендатуру для проверки.

Легче жить в Париже, чем выехать из него.

— Хайль Гитлер! — отгоняя клуб дыма, говорит Жак-Анри.— Домой?

— Да. Честь имею: Таубе, «И. Г. Фарбен».

— Вильгельм Блитц!

«Таубе» — голубь... Электрический колокол вот-вот отзвонит отход, и экспресс отойдет от перрона. Жак-Анри заботливо послюнявленным мизинцем смачивает сигару, чтобы не сгорала слишком быстро, и в то же время заставляет себя не смотреть на перрон, где вдруг появляется непомерно много штатских в традиционных черных плащах с бархатными воротниками.

— Вы и ночью курите?

— Что вы! Сплю как сурок.

А в голове — совсем другое. «Что это — облава? Вот уж некстати!.. Доеду ли?.. Надо доехать — обязан доехать — не могу не доехать — права не имею...»

— Прошу документы.

Трое — в черных плащах... Жак-Анри солидно шуршит бумажником из эрфуртской кожи. Рука излишне напряжена, и он приказывает ей расслабиться. Вот так. Теперь чуть повернемся — пусть господа не утруждаются при сверке фотографии и лица. Электрическая лампа в плафоне экономно тускла. Но у них фонарики.