Дом ангелов - [46]

Если ты думаешь,

если ты думаешь,

если, девчонка,

думаешь ты,

что так,

что так,

что так будет вечно

— бездумно, беспечно,

когда бесконечно

улыбки вокруг,

и весна, и цветы,

то знай, девчонка,

поверь, девчонка,

девчонка, пойми:

ошибаешься ты…[15]

Он в шутку спросил, не зовут ли жену Кено Кенуй[16]. Антонен в ответ рассказал ему анекдот, слышанный от Моники, о Жане Кокто: его фамилия, говорил поэт, — множественное число от коктейля. Но больше нескольких строк из любой книги ему прочесть не удавалось. Душа не лежала. Фредо вздумалось приобщить Антонена к бормотухе. Он заставлял его напиваться, хотел, чтобы они оба были «пьяны в стельку, в сосиску». Антонен пил через силу, по доброте душевной, мерзкое кислое пойло, как пьют лекарство. Через несколько минут его выворачивало, и единственным результатом была неотвязная головная боль. Они вместе отправлялись на нищенские рынки в Сент-Уан и Монтрей, к китайцам, египтянам, курдам, торговались со старьевщиками, перед которыми был разложен на одеялах самый невероятный хлам: щербатая посуда, ржавые ножи и вилки, сломанные коляски, грязные открытки, тряпки, бывшие когда-то свитерами и кардиганами. Каждый отброс был предметом ожесточенного торга за несколько евросантимов. Фредо учил его избегать мелкой шпаны, местного хулиганья, блатной публики, группок нищей братии с тощими собаками. Это был мир подонков, голодный и злобный: не крестные отцы из предместий, а «крутые парни» из Магриба, с Корсики, из Грузии, Чечни и бывшей Югославии, которые заправляют большими делами, не расстаются с «калашниковыми» и «глоками» и разъезжают в спортивных машинах со сногсшибательными красотками. Это было племя бродяг, всякой твари по паре, те, кто бороздит Европу со своими псами, сбиваясь в банды хищников, ловко поигрывая ножичками и совершая кровавые зверства почти случайно. То были флибустьеры, бандиты с большой дороги, с обритыми наголо головами, с накачанными торсами и тяжелыми ручищами. Но самыми опасными на поверку оказались другие, тощие, и среди них немало демобилизованных солдат, отвоевавших в Боснии, Хорватии, Молдавии, Абхазии: самые крепкие состояли в подручных у крестных отцов 93-го департамента. Антонен боялся, что один из этих ножей однажды пустит кровь ему, такому явно бесхарактерному, просто за то, что он живет на свете, потому что его лицо кому-то не приглянется. Вконец оголодав, они с Фредо шли с другими такими же обитателями городского дна в XIII округ, где в мрачном бетонном здании располагалась Армия спасения и можно было съесть краюху хлеба и миску супа, пропев надтреснутым голосом пару гимнов. Одетые по-клоунски энтузиасты раздавали им Библии.

— Чтобы пожрать, — говорил Фредо, — я бы и в ислам обратился. Если потом еще и выпить дадут.

Он уговаривал своего нового друга поселиться с ним — «сделаю тебе скидку», — но Антонен дорожил своей независимостью и каждый вечер возвращался в гостиницу.

Денег не хватало, и он перебрался за кольцевую дорогу, за Порт-де-Пантен, в грязные меблированные комнаты под названием «Митиджа», предназначенные для беженцев и нелегалов, на узкой улочке рядом со стройкой. Через месяц даже за эту конуру платить стало нечем.

И вот однажды утром он оказался со своими скудными пожитками на парижской мостовой у Северного вокзала. Присев на дорожный столбик, он обхватил голову руками. Было начало июля, первая жара. Он вспомнил, как возле парка Монсо два с лишним года назад поджидал клиентов, вспомнил так некстати появившийся пьяный тандем. С того момента все и пошло кувырком. Нет, он никогда никого не убьет, разве что случайно. Он хотел очистить мир, а грязь засосала его. Мы однажды перестаем ненавидеть, не из великодушия, но по лени, потому что ненависть поглощает слишком много энергии. Мы прощаем, чтобы задуматься о другом. Пока он тер пальцами виски, прогоняя головную боль, какой-то молодой парень, рыжий, кудрявый, с круглыми розовыми щеками, положил на его сумку монету в два евро, пробормотав что-то по-английски. Он обернулся к группе туристов обеспеченного вида — отец, мать, две девочки и собака в окружении элегантных чемоданов, — и крикнул в их сторону:

— Is that ок, Daddy?[17]

Ответа Антонен не расслышал, но паренек в бермудах встал рядом с ним и с извиняющейся улыбкой проговорил:

— Just опе photo, please…[18]

Он дождался, пока отец настроил объектив:

— That is fine, Joey, we have y ou with a typical french clochaarde...[19]

— Спасибо, мосье, — сказал парень и вприпрыжку убежал к своей семье, которая уже садилась в такси.

Антонен посмотрел на монетку и, поколебавшись, сунул ее в карман. Тоже деньги. Он убедился, что его бумажник на месте, и тут группа из трех подростков в рваных свитерах с бандитскими физиономиями и сильным восточным акцентом приказала ему убираться:

— Ты, не тор-р-рчи здесь, это наша тер-р-ритор-р-рия.

Они показывали пальцем на компанию человек из десяти, то ли болгар, то ли албанцев, то ли русских, молодых и крепких, которые готовы были прийти на подмогу, если он ослушается. Самый младший, лет двенадцати, не больше, и самый агрессивный схватил сумку Антонена и с воплем отшвырнул ее подальше. В прошлой жизни он бы выдал им по первое число. Теперь же молча покорился: улицы поделены, места забиты. Приходилось уважать законы городских племен.