Дом 4, корпус «Б» - [80]

— Что поделаешь? Ну, я пошел… — Янчуш подумал, что нет особого проку говорить о том, что и так очевидно. — Иду, иду, время не ждет…

— А что, вроде как будет новый квартирный налог? Говорят, у кого большая квартира, тому платить, а у кого маленькая, тому, говорят, государство будет доплачивать. Так оно, пан Янчуш? Вам-то должно быть это лучше известно.

— Государство, государство…

— Ну, а кто же еще?

— Так оно и будет!.. А какой, кстати, налог?

— Ну, на квартиру, квартплата, аренда, что ли?

— Ах! Государство! Хи-хи-хи! — рассмеялся Янчуш, но быстро успокоился, чтобы выиграть время. С этой Штефковичихой ни к чему разговаривать, у ней зять, тот вроде в какой-то академии, черт знает, что оно такое и что там делают. Какой-то инженер, доктор, «лог», ах да, геолог, нынче повсюду одни только «логи», а покуда не развелось этих «логов», не было столько и олухов, бездельников всяких. Чего тут зря разговаривать, глядишь, еще раструбит где не надо! Он тоже ничего себе «лог», у Штефковича снимал комнату, да так и остался в зятьях — женился на какой-то там Штефковичовой, электротехник она. Теперь у него машина, красный «спартак»… — Бабушка, это будет самая дешевая квартплата на свете!

— Ну-ну, пан Янчуш! — Штефковичиха с живостью рассмеялась. — Кабы ваша правда была, пан Янчуш! Вы-то знаете, всякого можно ждать. Мало кого это порадует. А вы, пан Янчуш, слышали, что нынче утром тут приключилось?

— Что опять? — В этот момент Янчуш перестал нервно вертеть за спиной рулон и побледнел: — Бабушка, вы ничего не чувствуете? — Он пошмыгал коротким носом, так как и нос у него был короткий, не только ноги, руки, туловище и шея, но чем короче нос, тем подвижнее. — Бабушка, вы ничего не чувствуете? Что-то подгорает! Что-то горит! Верно, в какой-то квартире! Ох, ну и забот, бабушка! Следи тут за всем, беспокойся. В самом деле, бабушка, вы ничего не чувствуете? Вроде как бы резина…

Стала шмыгать носом и Штефковичиха.

— Горит что-то!

— В самом деле, воняет что-то…

— Иду, бегу…

— И впрямь вонь идет, да, но… но, право слово, резиной тут и не пахнет.

— Ей-богу, что-то горит, несет паленым, смердит. Бегу наверх, это сверху идет!

— А все ж таки, пан Янчуш, вы так ничего мне и не сказали, как будет с квартплатой? И впрямь, как?

— Не знаю.

— А кто ж тогда знает?

— Для этого есть другие господа, не чета мне.

— И впрямь, это служебная тайна, служебный секрет, ведь так оно, пан Янчуш?

— И то, пожалуй, да… Ну я пошел, бегу, время бежит, у него ноги побыстрей, чем у меня.

— Оно и правда, видать, — согласилась Штефковичиха.

Они разошлись.

Старуха Штефковичиха смотрела вслед Янчушу с улыбкой на сухих губах и подозрительно прищурив левый глаз.

Снизу доносился грохот пустых ведер, пенсионер Милый уже высыпал во дворе мусор в новый блестящий бак и возвращался домой.

Ступеней до пятого этажа было еще изрядно, и, пока Янчуш дошел до дверей своей квартиры, он со многими останавливался, многих убеждал, и чем выше, тем легче ему это удавалось: он убедил пани Ремпову, еще одного пенсионера, служащего страхового агентства, случайно заскочившего домой из конторы, трех монтеров, спускавшихся с крыши, где устанавливали телевизионную антенну, — всех ему удалось убедить, что где-то горит, что-то подгорает.

— Народ невнимательный, никто ни о чем не думает, а ведь эдак и до пожара недолго… — сказал он на четвертом этаже почтальону, отмахивавшемуся телеграммой. — В самом деле! Вроде резина! Не то электрический утюг! Плитка! Вы разве не чувствуете? Как-то раз было…

— Чувствую, но спешу.

— И я тоже!

— Послушайте!

— Что, извините?

— Вызовите этих… ну…

— Кого?

— Ну этих, как их, пожарников!

— Да, надо бы!

Почтальон в легких, растоптанных босоножках сбежал по ступенькам, а Янчуш, медленно и задыхаясь, стал снова взбираться на пятый этаж. Остановился перед своими дверями, огляделся и, когда, никого не увидев, подумал, что и его никто не видит, с несказанным облегчением вытащил ключ и отворил дверь.

Из прихожей Янчушовой квартиры прянул в коридор смрадный дым, он пахнул сгоревшими фруктами, кислотой, жженным сахаром. Дым рассеялся, но смрад остался и очень медленно стал сползать вниз по коридорам и лестнице.

Вечером в тот же день, когда Янчуш разносил по квартирам платежки, бабушка Штефковичиха спросила его, прищурив левый глаз, не чувствует ли он чего.

— А что?

— Уж так нынче смердит на весь дом, ужас какой-то, — сказала она, живо улыбнулась, подмигнула, — до того смердит, что и не продохнешь. Натянуло тут в доме чего-то, бог знает когда вытянет, вроде бы так и стоит в воздухе, не шелохнется.

— Ну, вытянет…

— Больно много его тут натянуло, пан Янчуш.

— В самом деле, — не мог не согласиться он с ней и, чтобы все выглядело более правдоподобным, добавил: — Это, бабушка, не иначе как от панельных новостроек так тянет. Там вечно топят смолу, разливают ацетон, жидкое стекло — вот оно и воняет. Я еще утром говорил, что где-то что-то подгорает, горит и вроде бы это резина. Ну вот, а теперь, бабушка, заполните, подсчитайте, а завтра мне отдадите, потом уплатите, и дело с концом… да… ведь вам, бабушка, будет легко, у вас дома ученый, ну этот самый инженер, «лог», уж он-то все для вас, бабушка, сделает. — Янчуш закончил довольно злобно, чуть было не сказал «олух» вместо «лога» и пошел прочь. Олух этот, только эти олухи и виноваты в том, что навалились такие заботы и вот он, Янчуш, такой осторожный, оставил гореть газ под малиновым квасом… Какой отменный квас был, пахучий, сколько бы из него можно было накапать! Сколько мешкал он у этой дурехи доверенной, поучала его, точно балбеса какого, точно у него своего ума нет, а ведь еще нету такого на свете, чего бы он не взял в толк… Ну-ну, пусть эта старая Штефковичиха, старая грымза, не думает, что ежели у ней зять «лог»-олух, а у этого «лога»-олуха «спартак», то Янчуша можно подозревать в распространении смрада. Это уж позвольте, нет, нет!.. Это у вас, бабуля моя, не пройдет даром, вы еще хлебнете, хлебнете, раз я не смог, раз у меня малиновка так подгорела, что и совсем сгорела…