Дом 4, корпус «Б» - [39]

Я всегда говорил, сказал себе Йозеф Мико, когда столько народа в одной куче, добра не жди. Ну да, вроде бы все отделенные, разделены стенами, дверьми, подъездами, но это все равно, когда столько людей вместе, должен быть надзор, нужен околоточный, иначе все передушатся. Так говорил и покойный старый Мико, да, не раз он говорил! «Больше всего остерегайся там, где много народа! Когда ты один, грабить тебя некому!..» И он был прав. Когда человек один, он разве что сам себя ограбит, но таких дураков мало, это дело нечастое… Случается, конечно, и такое, человек сам себя грабит — лишает здоровья, а то и жизни — людям не мешало бы получше следить за собой, да и за своими вещами тоже… Пожалуй, надежнее всего было бы, если бы каждая семья держала хорошую собаку, вроде той, что на стройке. Такая собака лучше всех разберется, кто вор, а кто нет… Это, конечно, невозможно, в доме бы стоял сплошной лай и вой, но собака — это собака… Лучше собаки ничего нет! А это действительно на простая собака, та, на стройке, надо бы пойти на нее посмотреть. И со сторожем потолковать. Вот это будет дело… Мико поискал улицы, Долгую, Широкую и Плыткую, разыскал стройку и сторожку, вышел как раз прямо к ней и сказал «Добрый день!» тихо, но отчетливо и вежливо, как полагается.

— Добрый день!

— Вот и я говорю — добрый день, погода, говорю, хорошая!

Сторож, пожилой дядька, с черной, перемазанной мелом повязкой на правом глазу, посмотрел на Мико одним глазом, как будто была черная тьма, а в голове у него вместо глаза яркий фонарик. Наверное, старик пришел переговорить, подумал он, разведать, нет ли лишних пиломатериалов, отходов, обломков разных, ломаных паркетин… Такого, что годится на растопку. Ишь ты, зима кончается, а этот уже пристает — думает о будущей зиме…

— Что вам угодно?

— Как-то у вас тихо, работы, вижу, никакой…

— Работают в других местах, не обязательно здесь… А что вам надо?

— Мне? — спросил Мико. — Ничего!

— То есть как «ничего»?

— Да так вот, ничего.

— Зачем же вы тогда пришли? Я вас не знаю.

— Просто посмотреть, — сказал Мико. — Здесь действительно большая стройка, а уж сколько хороших дров и мелочи на растопку! Лучше не надо!

— Ну вот что, у меня времени для таких разговоров нет, я вас не знаю, так что делать вам здесь нечего!

— У вас и собака есть!

— Рекс, сиди спокойно!

Пес Рекс, слегка приподнявшийся, снова улегся на доски и нетерпеливо заскулил.

— Так что же все-таки вам здесь нужно?

— Да вы не сердитесь! — сказал Мико сторожу. — Я сегодня уже со многими перессорился, с вами мне не хочется. И дрова ваши мне не нужны, у нас в доме центральное отопление, сам я в котельной днюю и ночую, хочу научиться обслуживать такие котлы… Вот это котлы! Целых четыре! Когда вы рядом, смотрите на них и слушаете их, это все равно что стоять у самых корней огромной виноградной лозы — эта лоза разрастается стояками, трубами, батареями и теплом, теплом, и тепло это приходит каждому прямо в кровать! Вот это да! Это мне нравится!

— Да поймите вы, наконец! Рекс!

Рекс вскочил.

— Ну-ну, не сердитесь! — сказал спокойно Мико, — Не хочу я ссориться с вами… Просто, когда я увидел вас здесь, я сказал себе, что вы тут один, вам, наверное, скучно; может, и вам захочется поговорить с таким человеком, как я. Мне-то хочется!

— Иной раз и оглянуться не успеешь, как влопаешься в неприятности, сраму не оберешься и ведь не с властями или с милицией, нет, с этими у меня все в порядке, но с такими же обыкновенными людьми, как я сам. Нельзя совать нос в чужие дела, если другие не суют носа в твои; лучше обойти километра на два, на три. Тогда можешь быть спокоен. Вот и мне надо бы обойти эту особу стороной, держаться от нее подальше, тогда и не было бы мне так тошно, как сейчас.

А произошло все вот как!

Живу я на Смарагдовой улице в корпусе 4 «Б», у сына, как и многие вроде меня. Здесь живет немало старых дедов и бабок, город весь как дом для престарелых, потому что много стариков переселилось сюда из деревень и городов, городков поменьше и побольше. Одни нянчатся с детьми сыновей и дочек, пекутся о том о сем, ну а те суют нос в их дела, заботятся то есть, в общем, они для них обуза, и это так повелось, что старые молодым желают, чтобы их холера взяла, а молодые старым, чтобы те поскорей, черт их задери, освободили место. Я его освобожу сыну Яно и его жене, моей, значит, невестке, и их ребятишкам, долго я им здесь мешаться не стану, я так им недавно и сказал… Сказал им, так сказал, что они прекратили со мной разговаривать, да, перестали разговаривать.

Вот у нас и стало тихо, так тихо, как тогда… как тогда… в общем, будто нас всех чем-то засыпало, вулкан пеплом, или какая-нибудь там большая машина завалила гадостью, которая годится разве что на удобрение. Все сразу попали в какое-то затруднительное положение, так что двинуться и то не могли, ни сын Яно не мог, ни его жена, значит, моя невестка Божена, ни их ребятишки Клара, Палё и Миро — никто шевельнуться не мог, никому как-то не удавалось. Знаю, я сказал нехорошо, очень нехорошо… Дескать, долго им мешать не буду… Это я им только так напомнил, что скоро мне отправляться туда, на тот свет, помирать, значит, переселяться под землю в домишко из досок, ну, если доски такие хорошие, как тут у вас, это было бы не так плохо — в общем, будет у них хлопот полон рот. Придется им как положено похоронить меня, да еще и поплакать надо мной. Они-то думают, что плакать им придется, хочешь не хочешь, только не знают они того, над чем им придется плакать. Я-то знаю, а они — нет. Знаю я, ох, хорошо знаю, что плакать они будут не надо мною, не потому, что провожают меня в последний и окончательный путь. Какой бы я ни был в гробу, я уже никому не буду нужен, как теперь говорят, а плакать они будут только оттого, что придет день, и они будут лежать в гробу, и вид у них будет такой же, а то и хуже, никто из них не будет симпатягой или симпатяжкой, никто, забодай его комар! Ну вот, значит, стало тихо, попали мы в затруднительное положение, и никому не хотелось выбираться из него — пришлось тогда мне — мне самому пришлось, куда податься?