Дом 4, корпус «Б» - [22]

Дядька усмехнулся, пожал плечами.

— Где же он?

— Был да весь вышел. Костел-то вон еще стоит, — сказал дядька и показал на обшарпанные башни, одну повыше, другую пониже, обе давно без кровель, на остов костела, прикрытый временной высокой крышей. — Там сейчас склад, в костеле-то.

— А где же замок?

— Дак разобрали, дак как война кончилась, дак сразу в сорок пятом — знаете, материал, кирпич, дак, значит…

— Разобрали?

— Дак…

— Кто?

Дядька пожал плечами.

— А здесь что будете строить?

— Дак универмаг.

— Универмаг, вот оно что.

Дядька заметил их растерянность и удивление, заметил, что Гулдан рассержен, а у сына какое-то недоверчивое любопытство. Он понял, что это туристы, но кто их там этих туристов разберет. Кто знает, чего они все выспрашивают? Кто, мол, растащил кирпич из замка? Кто взял, тот взял. Не съел же. Построил себе дом… Ему хотелось поскорее избавиться от Гулдана и его Мариана — шли бы своей дорогой, — и он спросил:

— А липы смотреть не пойдете?

— Липы?

— Дак…

— Пойдем, а что? Липы вон они. Там стоит сто лип… Сто лип.

— Дак тринадцать…

— Как так? — Гулдан побледнел. — Что случилось? Осталось только тринадцать?..

— Дак тринадцать… — Тут дядька вытянул перед собой руки, сжал кулаки и начал двигать ими, будто вгрызаясь острой пилой в толстую колоду, хорошо отточенной поперечной пилой. — Тринадцать…

В ушах у Гулдана зашипела и зазвенела пила, он сказал Мариану: «Пошли!», дядьке: «Прощайте!» — и заторопился к старым, высоким и раскидистым липам.

Ветер в них шумел и шелестел, гудел и завывал, шумела и желтая, пенящаяся вода вздувшейся от дождей недалекой речки.

Аллея в два рукава, похожая на знак, обозначающий на карте руины крепостей, два огромных рукава под прямым углом… Гулдан посмотрел на целый рукав, кое-где поврежденный природой и временем, потом взял Мариана за озябшую руку и провел вдоль по аллее до самой вздувшейся речки. Сказал, что речка зовется Каменец, и замялся, не зная, что делать дальше. Ему подумалось, что сначала лучше было показать Мариану второй рукав, пострадавший от войны и от людей, а потом уж показывать этот — здоровый. А то останется неприятный осадок… Ведь как скажешь, как объяснишь, что порой достаточно мелочи — и люди перестают быть похожими на людей? Он снова взял его за холодную руку и предложил:

— Давай пересчитаем сначала эти липы.

— Хорошо, отец!

Медленно возвращаясь по аллее, они считали.

Вода шумела, ветер завывал в кронах, небо над липами было мрачное, на нем громоздились темные, синевато-серые валы облаков, туч и туманов. Над недалеким темно-зеленым лесом протягивал свои вялые щупальца белый лоскут холодного тумана.

— Двадцать три, двадцать четыре… — считали Гулдан с Марианом мощные стволы и, когда насчитали больше пятидесяти, почти весь здоровый рукав аллеи, перешли в рукав, пострадавший от войны. Гулдан как-то побаивался другого, отдаленного конца. Там на земле валялись ворохи листьев, веток, черных сучьев, белели сердцевины срубленных и распиленных стволов. Они подошли к тринадцати спиленным липам, больным и здоровым, лежащим на земле. Смотрели на толстые стволы, на сучья и ветки, листву, кору, старую и молодую. Дерево продолжало расти и омолаживаться, хотя его уже начинала глодать смерть… Гулдана слегка передернуло. Он чувствовал себя, как некогда, когда опоздал со своей частью и на маленьком кладбище оплакивал семерых казненных парней. (Их взял в плен лейтенант Эмануель Хиппель в деревушке Горная Вес; парней отвели на маленькое кладбище, сказав, что они отдохнут на этом засранном погосте, и по приказу Хиппеля всех расстреляли.) Нет, это не так! — пытался урезонить себя Гулдан. Там были люди, здоровые, молодые, — здесь старые, больные липы, деревья. Он оглянулся на ряд новых домиков. Может, они построены из кирпичей разобранного замка, конечно, это так же верно, как то, что меня зовут Гулдан! Может, они и правы… Он смотрел дальше. Никого не было видно. Домики закрыты, окна тоже. Нигде ни души. Как на том кладбище, там были тоже только убитые, казненные — а те, которые их убили, убрались восвояси. Здешние тоже удрали. «Там сто лип стоит…» Он чувствовал — старые стихи смеются над ним.

Вдруг из-за веток и листьев выбежала девчушка в красной юбочке в клетку, прыгнула на огромный пень и увидела Гулдана и Мариана. Ее большие черные глаза расширились, широкий рот улыбнулся, каштановыми волосами играл ветер. Она смело посмотрела на них и дернула плечом.

— Что здесь произошло? — спросил ее Гулдан.

Большие черные глаза чуть-чуть смеялись над ним, он чувствовал это, они как бы говорили: «Но дак что такого?», что все в порядке, все так и должно быть. «Ничего, мол, не поделаешь», у людей есть на это право, и вообще, кому какое дело? Но спросил еще раз:

— Что здесь произошло? Что случилось? Почему их спилили? — Он показал на толстый пень под ногами девочки.

Ветер трепал красную юбочку в клетку. Срубленное и распиленное дерево остро пахло.

— Ну дак чего? — сказала девочка. — Дак здесь мы не могли играть, дети тоже, ветки падали… Мы не могли…

— Когда это случилось?

— Вчера!

— Вчера?!

— Ну дак чего? — плаксиво выкрикнула девчушка и продолжала: — Всю неделю дул ветер, такой сухой ветер, ветки падали, а в пятницу вот это расщепило…