Долина в огне - [85]

Шрифт
Интервал

— Ну и напугал же я старого священника! — вскричал он. — От страха он чуть штаны не потерял! — И Добрик так заразительно засмеялся, что люди за столом тоже рассмеялись, хотя еще и не поняли, в чем заключается шутка. Только Типа по-прежнему хмурился.

— Сижу я, значит, в кустах. — Добрик отступил от скамьи, чтобы получше показать, как все происходило. — Они только что вытурили меня из города, но я вернулся, — пояснил Добрик зрителям. Он присел на корточки, приставил руку козырьком ко лбу и стал озираться по сторонам. — Смотрю направо, налево, — ни души; полицейские машины уже уехали в город. Они решили, что я подался в Дравосберг, и устроили мне там засаду. Как бы не так! Я сижу себе в садике у священника, притаился в кустах. — Кое-кто из слушателей прыснул со смеху, и Добрик строго посмотрел на них. Увидев, что он что-то рассказывает, подходили все новые и новые зрители. Теперь у него была уже большая аудитория. — Я выскочил из-за кустов, постучал в дверь — и снова прыг обратно. Вскоре слышу, кто-то гремит ключом в замочной скважине, наконец дверь открывается и, споткнувшись о порог, на крылечко выходит старик. — Добрик зашатался, чуть не упал, потом остановился и поглядел вокруг, что-то сердито шепча себе под нос. Люди смотрели на него с зачарованной улыбкой, у иных даже рот приоткрылся. Перед Бенедиктом как живой предстал отец Дар, и он тоже невольно улыбнулся.

— Стоит старикан в одном исподнем и не знает, стучался кто к нему или нет. Заглянул за дверь, нет ли кого, а я издали чую — несет от него, как от пивоваренного завода! Не вылезая из кустов, я спрашиваю, — тут Добрик понизил голос до хриплого шепота: «Это вы, отец Дар?» — Он ткнул пальцем в сторону Бенедикта. — Так ведь его зовут, правда? — Бенедикт молча кивнул. — Старик как прыгнет назад, словно его укусили! — Добрик отпрянул, будто в испуге, подпрыгнул, взметнул руками и осенил себя крестным знамением, потом оступился и плюхнулся на воображаемое крыльцо, не переставая креститься. — Я, конечно, сами понимаете, выскочил, чтобы помочь старику подняться, а он как завопит — и тык меня в глаз пальцем!

Добрик замолчал, чтобы вытереть выступившие на глазах слезы. Зрители, схватившись за животы, бессильно стонали от хохота. Добрик сидел на земле, тыча в воздух пальцем. Те, что стояли у дальнего конца стола, взобрались на него, чтобы видеть его. Бенедикт старался удержаться, и не мог не смеяться. Добрик перевел дух, но вдруг загрохотал снова:

— Старик сказал, что у него всего шестьдесят три цента, он готов мне их отдать, только бы я не губил его душу!

Раздался новый взрыв хохота, а Добрик, поднявшись на ноги, продолжал:

— Я все-таки помог ему встать, а он все колотил меня по башке. И тут мы споткнулись о кошку, которая вдруг вылезла откуда-то из-под крыльца. Она завизжала как бешеная, а старик ухватил меня за ухо и заорал: «Пресвятая матерь божья, чья это проклятая душа взывает из ада?» — «Кошкина, старина!» — отвечаю я. Но он не поверил и воззрился на меня, — верно, думал, что увидит черта рогатого!

— Ну и как, увидел? — пошутил кто-то.

— Мне удалось усадить старика на крылечко, и я не отпускал его, пока не уговорил пойти выручить из тюрьмы церковного служку, — объяснил Добрик собравшимся. — Вот этого мальчишку! — Добрик со смехом запустил свои большие руки в волосы Бенедикта и ласково пригнул его голову к столу. Зрители тоже смеялись. Потом совсем другим тоном Добрик спросил: — Ну, рассказывай теперь, в чем там дело с Винсентасом?

Бенедикт удивленно уставился на него. Добрик кивнул головой.

— Да, да, я хорошо знаю твоего отца!

И Бенедикт рассказал обо всем, что случилось, чувствуя, что все его слушают с неослабным вниманием.

Пока Бенедикт говорил, Добрик кивал, повернув к нему свое широкое, загорелое лицо, а когда Бенедикт замолчал, снова отхлебнул из кружки, отер с губ пену и сказал:

— Вот как! А ну покажи-ка нам. — Он придвинул карту к Бенедикту и ткнул в нее своим толстым пальцем. — Вот домна номер два. О каком месте говорил твой отец? Покажи, где это?

Бенедикт закусил губу.

— Отец сказал, что здесь к реке выходит труба, — начал он, и все наклонились над картой, а Добрик взял карандаш и начертил на ней линию от завода к реке.

— Здесь? — спросил он, но не Бенедикта, а других, Клиффорд кивнул.

— Можно и здесь... — сказал он.

Добрик вертел карандаш в руке, внимательно изучая карту, потом пробормотал:

— Ну что ж, отлично.

Глаза Добрика хитро сверкнули, и Бенедикт вздрогнул, ибо только сейчас понял, какое важное сообщение он передал.

— А как ты нашел нас? — вдруг спросил его Добрик.

— Я... — начал Бенедикт и, смутившись, осекся. — Я был на митинге в лесу, — сказал он. — Я увидел вас там и узнал: ведь это вас я встретил в тюрьме!

Добрик не спускал с него глаз.

— А откуда ты узнал о митинге?

— Узнал, — многозначительно ответил Бенедикт, — я пошел за отцом.

Добрик взглянул на товарищей.

— Ну, а теперь как ты нас нашел?

— Я хорошо знаю здешние леса, — с уверенностью ответил Бенедикт.

— «Хорошо знаю здешние леса!..» — передразнил его Добрик. — Значит, ты сам догадался, как нас найти, так, что ли? — Он кинул беглый взгляд на остальных и сказал вполголоса: — Хорошо, что он свой человек, хорошо, что он с нами.


Рекомендуем почитать
Верёвка

Он стоит под кривым деревом на Поле Горшечника, вяжет узел и перебирает свои дни жизни и деяния. О ком думает, о чем вспоминает тот, чьё имя на две тысячи лет стало клеймом предательства?


Ахундов

АХУНДОВ Мирза Фатали [30.6(12.7).1812, Шеки, ныне Нуха, — 26.2(10.3).1878, Тифлис], азербайджанский писатель-просветитель, философ-материалист, зачинатель азербайджанской драматургии.


Царь Ирод. Историческая драма  "Плебеи и патриции", часть I.

Однажды я провел занимательный опрос. Спрашивал у всех и у каждого: кем был Великий Ирод по национальности? Никто не усомнился. Еврей, отвечали мне. Да и как же могло быть иначе, если Ирод был царем Иудеи?Сначала меня это ввело в замешательство, а потом подвигло к глубокой задумчивости. Историю, как известно, творят люди. Каждый знает, что Сократ был греком, а Дарий — персом. Отчего же история так несправедливо отнеслась к Ироду, что люди забыли его национальность. Или им помогли забыть? Но кто и зачем?Замечательный писатель и исследователь Лион Фейхтвангер определил свое литературное кредо так: в отличие от ученого автор исторического романа имеет право предпочесть ложь, усиливающую художественный эффект, правде, разрушающей его.Я в огромной степени разделяю эту мысль, но хотел бы подчеркнуть, что в романе, который я теперь представляю на Ваш суд, исторический факт занимает не менее почетное место, чем художественный вымысел.


Голгофа - Последний день Иисуса Христа

Джим Бишоп - американский журналист послевоенного времени. Его книга "Последний день Иисуса Христа", изданная в 1957 году, интересна не только захватывающим сюжетом о сложных хитросплетениях коварных замыслов и неблаговидных деяний первосвященника Иерусалимского храма Каиафы, прокуратора Иудеи Понтия Пилата, царя Ирода, предателя Иуды, направленных против Иисуса. Автору удалось живо описать бытовавшие в то время нравы, обычаи и обряды, связанные с религиозными представлениями древних обитателей Палестины.


Анна Австрийская. Кардинал Мазарини. Детство Людовика XIV

Книга Кондратия Биркина (П.П.Каратаева), практически забытого русского литератора, открывает перед читателями редкую возможность почувствовать атмосферу дворцовых тайн, интриг и скандалов России, Англии, Италии, Франции и других государств в период XVI–XVIII веков.Владычеством Ришелье Франция была обязана слабоумию Людовика XIII; Мазарини попал во властители государства благодаря сердечной слабости Анны Австрийской…Людовик XIV не был бы расточителем, если бы не рос на попечении скряги кардинала Мазарини.


Яик – светлая река

Хамза Есенжанов – автор многих рассказов, повестей и романов. Его наиболее значительным произведением является роман «Яик – светлая река». Это большое эпическое полотно о становлении советской власти в Казахстане. Есенжанов, современник этих событий, использовал в романе много исторических документов и фактов. Прототипы героев его романа – реальные лица. Автор прослеживает зарождение революционного движения в самых низах народа – казахских аулах, кочевьях, зимовьях; показывает рост самосознания бывших кочевников и влияние на них передовых русских и казахских рабочих-большевиков.