Долина в огне - [75]

Шрифт
Интервал

— Но, отец мой... — у Бенедикта перехватило дыхание.

— Сопротивляться полиции! — продолжал отец Брамбо. — Они как анархисты в Бостоне! Ты слышал о Сакко и Ванцетти?

Бенедикт покачал головой.

— Тоже инородцы. Если бы ты был тогда в Бостоне! А теперь здесь...

— Но, отец мой, — с болью сказал Бенедикт. — Рабочие вынуждены бастовать!

— Вынуждены, Бенедикт? — спросил отец Брамбо с укором. — Все рабочие?

Бенедикт запнулся.

— Все рабочие? — в раздумье повторил он. — Но ведь если они не будут бастовать, тогда завод...

— Кто вбил им это в головы, Бенедикт? — продолжал отец Брамбо мягко. — Разве они собственным умом дошли до этого? Ты же знаешь, что это неправда. Там был агитатор — агитатор-коммунист! Я ведь знаю про этот митинг на холме.

Бенедикт побледнел. Потом он вспыхнул и виновато опустил глаза. На какое-то мгновение ему показалось, что его страшно изобличили, заглянули ему в самую душу. Он крепко стиснул руки и уставился на них. А поезд уносил его вперед, и время стремительно мчалось вместе с ним.

— Отец мой, — не поднимая глаз, сказал мальчик после долгих, томительных минут. — Отец мой, если бы вы знали что-нибудь... ну, например, где прячутся гла вари стачки, было бы грехом не сообщить об этом полиции?

Отец Брамбо быстро повернулся к нему.

— Ты знаешь? — возбужденно спросил он и нагнулся, чтобы заглянуть Бенедикту в глаза.

Бенедикт еще ниже опустил голову.

— Нет, — сказал он. — Но это грех?

— Конечно, — вскричал священник. — Ты знаешь, кто такой Добрик? Коммунист! Преступник, враг церкви! Ведь укрывать преступника — это не только гражданский грех, но и грех против церкви.

Бенедикт кивнул. Его терзала мука.

— А мой папа... — начал он и осекся.

Отец Брамбо снова удивленно поглядел на него.

— Твой отец тоже бастует? — спросил он с недоверчивой улыбкой.

Бенедикт не мог ответить.

— Не знаю, — пробормотал он.

— Ну, конечно нет! Ведь твоего отца уволили с завода: значит, он не может участвовать в забастовке, — сказал отец Брамбо, довольный, что вспомнил этот факт и имеет возможность доказать Бенедикту, что никогда не сомневался ни в нем, ни в его семье.

Он обнял Бенедикта и прошептал:

— Я ведь знаю, как тебе было тяжело, Бенедикт. Я же не слепой. Тебе приходилось и голодать, ведь правда? Вот почему мне так хотелось, чтобы ты возможно чаще ел со мной.

Бенедикт вспомнил пирог на столе в кухне и отца Дара, застывшего в дверях. «Я так и не попробовал этого пирога», — подумал он.

— Нет, мы едим, — ответил он резко.

Отец Брамбо успокоительно похлопал его по плечу.

— Я понимаю, — ласково сказал он и снова начал созерцать пейзаж за окном.

Бенедикта вдруг охватила дрожь. «А что, если полиция знает? — со страхом подумал он. — Неужели я совершил грех?..» Он закрыл глаза ладонями, и тут же перед ним возникло смуглое лицо Добрика, он услышал его спокойный голос: «Какого цвета кровь?» — «Красная!» — торопливо ответил мужской голос. «Если у вас есть мужество идти по нашему пути, если вы вступили в Союз, помните: я буду бороться за то, чтобы все мы были братьями».

Бенедикт содрогнулся, только теперь по-настоящему осознав, как близок он был от страшного поступка: под действием колдовских чар он чуть было не назвал имя Добрика! Он почувствовал, как струйка холодного пота потекла у него по спине.

Порывисто повернувшись к окну, Бенедикт вскричал:

— В этих домах живут богатые люди, не правда ли, отец мой?

Отец Брамбо с улыбкой вгляделся в проносившиеся мимо усадьбы.

— Пожалуй, не такие уж богатые. Мы могли бы жить в любом из них.

— Ваша семья? — поразился Бенедикт.

Отец Брамбо снисходительно кивнул.

— О да, — небрежно обронил он. — Наш дом был гораздо красивее... — При воспоминании о родных местах в глазах его появилась тоска.

— Чем вот эти? — с недоверием переспросил Бенедикт, не отводя взгляда от домов, которые казались ему волшебными замками.

— Ну да, конечно, — кротко ответил отец Брамбо.

Бенедикту вдруг вспомнился негодующий голос Джоя: «Какое вранье!»

— Но... — хотел было возразить Бенедикт и остановился, не зная, против чего, собственно, он намеревается возражать.

— Мой отец, — начал отец Брамбо с затаенной горечью, чуть прищурив глаза, — мой отец был в свое время влиятельным человеком. Когда ты, Бенедикт, думаешь о Бостоне, — продолжал он с немного смущенной улыбкой, — тебе, наверно, представляются бобовые консервы или Бонкер Хилл. Но когда бостонцы думают о своем городе, им прежде всего приходит на память торговый дом Брамбо «Красивая мебель». Действительно, — произнес он с извиняющимся смешком, — таков был торговый девиз моего отца. Он распорядился, чтобы на здании его фабрики огромными буквами было написано: «Для бостонца «Брамбо» означает «красивая мебель». Моя мать, конечно, этого не одобряла, — добавил молодой священник. Он осторожно приложил пальцы к своим губам, словно хотел потрогать игравшую на них слабую улыбку. — Мой отец не хотел, чтобы я шел в священники, — признался он, — а мать хотела. — Он снова повернулся к окну. — Да, конечно, — сказал он небрежно, — наш дом был несравненно красивее.

— Значит, — сказал Бенедикт, начиная что-то смутно понимать, — значит, наши места должны были вам показаться чем-то вроде... — но он не закончил.


Рекомендуем почитать
В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.


Школа корабелов

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Дон Корлеоне и все-все-все

Эта история произошла в реальности. Её персонажи: пират-гуманист, фашист-пацифист, пылесосный император, консультант по чёрной магии, социологи-террористы, прокуроры-революционеры, нью-йоркские гангстеры, советские партизаны, сицилийские мафиози, американские шпионы, швейцарские банкиры, ватиканские кардиналы, тысяча живых масонов, два мёртвых комиссара Каттани, один настоящий дон Корлеоне и все-все-все остальные — не являются плодом авторского вымысла. Это — история Италии.


История четырех братьев. Годы сомнений и страстей

В книгу вошли два романа ленинградского прозаика В. Бакинского. «История четырех братьев» охватывает пятилетие с 1916 по 1921 год. Главная тема — становление личности четырех мальчиков из бедной пролетарской семьи в период революции и гражданской войны в Поволжье. Важный мотив этого произведения — история любви Ильи Гуляева и Верочки, дочери учителя. Роман «Годы сомнений и страстей» посвящен кавказскому периоду жизни Л. Н. Толстого (1851—1853 гг.). На Кавказе Толстой добивается зачисления на военную службу, принимает участие в зимних походах русской армии.


Дакия Молдова

В книге рассматривается история древнего фракийского народа гетов. Приводятся доказательства, что молдавский язык является преемником языка гетодаков, а молдавский народ – потомками древнего народа гето-молдован.


Лонгборн

Герои этой книги живут в одном доме с героями «Гордости и предубеждения». Но не на верхних, а на нижнем этаже – «под лестницей», как говорили в старой доброй Англии. Это те, кто упоминается у Джейн Остин лишь мельком, в основном оставаясь «за кулисами». Те, кто готовит, стирает, убирает – прислуживает семейству Беннетов и работает в поместье Лонгборн.Жизнь прислуги подчинена строгому распорядку – поместье большое, дел всегда невпроворот, к вечеру все валятся с ног от усталости. Но молодость есть молодость.