Долина в огне - [74]

— Но это же красный клен!

Казалось, чем дальше удаляется отец Брамбо от Литвацкой Ямы, тем он счастливее, и приветствует даже деревья, словно празднует свое возвращение в утерянный им мир.

— Отец мой, — произнес Бенедикт.

Отец Брамбо повернул к нему сияющие глаза. Бенедикт покраснел от смущения. В нем снова вспыхнула искра прежней привязанности к молодому священнику, странной благодарности, которую он испытывал к нему за его безукоризненную чистоплотность, за то, что он совсем не похож на жителей Литвацкой Ямы, — за то, что у него такие плавные движения, такой певучий голос и он привык ко всему красивому. Все это в глазах Бенедикта сближало отца Брамбо с религией, с ее непорочной чистотой и благородством, но одновременно делало его беззащитным и слабым, и Бенедикт чувствовал, как в нем снова просыпается желание защищать его, заботиться о нем.

— Отец мой, — сказал он с глубоким чувством, — когда кончатся беспорядки, я хотел бы прийти с вами в церковь, чтобы больше ее никогда не покидать.

Отец Брамбо оторвал зачарованный взгляд от видневшейся вдалеке усадьбы — такие усадьбы, окруженные высокими елями и кленами, изображали на рождественских открытках — и улыбнулся мальчику одобрительно и несколько удивленно.

— Я открою тебе секрет, Бенедикт, — сказал он. — Для того-то мы и отправились в это путешествие.

У Бенедикта екнуло сердце.

— Вы хотите сказать?.. — Он не осмелился продолжить.

Отец Брамбо радостно кивнул и вытащил письмо.

— Епископ просил, чтобы я привез тебя. Он хочет поговорить с тобой, задать тебе кое-какие вопросы.

— А потом я смогу...

— Поступить в семинарию? Да, — подтвердил отец Брамбо с милостивой улыбкой. — Как только ты достигнешь нужного возраста.

Бенедикт прислонился к спинке сидения. Ему казалось, что его попеременно окатывают то холодные, то горячие волны, что громыхает не поезд, а его собственное сердце, — оно вырвалось на свободу и с шумом колотится у него в ушах. Слезы подступили к глазам, но усилием воли Бенедикт сдержал их. Он чувствовал, что начинает дрожать всем телом, и не мог унять эту дрожь. Ослепительный свет залил весь вагон, словно к потолку привинтили солнце. Бенедикт закусил губы, уткнулся мокрым лицом в спинку дивана. Потом он почувствовал на своем плече ласковую руку отца Брамбо.

И Бенедикту пригрезилось, что все свершилось и он снова едет в этом поезде, теперь уже в семинарию. Мать, Джой, Винс, Рудольф, отец Дар, старая церковь, запах Литвацкой Ямы, солдаты, выстрелы, матушка Бернс — всё это осталось позади, отошло в далекое прошлое, он уже от всего освободился. А когда он возвратится, в его власти будет сделать так, чтобы всем было хорошо. Прислонясь мокрым лицом к пыльной спинке сидения, он молился... Вот он идет среди молящихся, благословляя склоненные головы рабочих и служащих Компании. И те и другие опустятся перед ним на колени. А когда они поднимутся, то станут братьями. Церковь будет полна народу; он видел яркие огни, слышал музыку, слова молитвы. «Kyrie, eleison! — звучало у него в ушах, — Christe, eleison!» [19]

— Мне бы хотелось вернуться в Яму, когда я получу сан священника, — сказал Бенедикт. Глаза его были полны слез.

Отец Брамбо, на лицо которого легла легкая тень, ответил:

— Ты, Бенедикт, вышел из низших классов, а низшие классы нуждаются в священниках, выходцах из их среды, способных понимать их потребности. Епископ будет доволен, если ты скажешь ему, что хочешь вернуться в Яму. — Глаза его затуманились. — О, эти последние дни! — вскричал он.

— Я бы не сбился с пути, как отец Дар! — с болью сказал Бенедикт.

Маленькие голубые морщинки вокруг губ отца Брамбо обозначились резче, и он сдержанно сказал:

— Отец Дар за многое в ответе!

— Смогу ли я научиться, отец мой, — спросил Бенедикт, пытливо глядя на священника, — смогу ли я научиться, как работать среди... среди моего народа, отец мой? Будут ли этому обучать в семинарии?..

— Да, именно этому, — радостно ответил отец Брамбо, решительно кивнув головой.

Бенедикт молчал. Он взглянул в окно на проплывающий мимо пейзаж, потом тихо спросил:

— Вы хотите попросить епископа... — он замялся.

Отец Брамбо пристально смотрел на него.

— Попросить епископа, — продолжал Бенедикт, — послать... послать вас куда-нибудь... в другое...

— Нет, — твердо ответил отец Брамбо, сжав губы. — Раньше я думал об этом, но теперь... теперь — нет!

Бенедикт глубоко вздохнул, теперь в глазах его уже не было тревоги.

— Отец мой, — робко произнес он, разглядывая свои пальцы. — Я очень обрадовался, когда вы приехали к нам в Яму.

Священник с удивлением посмотрел на него.

— Правда, Бенедикт? — растроганно спросил он.

Бенедикт кивнул.

— Я думал, вы покинете нас, — продолжал он, с трудом подбирая слова, — когда увидите, как... — он облизнул пересохшие губы, — как мы живем. Понимаете ли, все городские ненавидят нас...

— Нет, они просто боятся вас, Бенедикт, — мягко сказал отец Брамбо.

Бенедикт в недоумении посмотрел на него.

— Почему? — спросил он.

На лице отца Брамбо изобразилось удивление: ведь это было так понятно!

— Ну... — засмеялся он, немного смутившись, — я даже не знаю точно, почему. Мы всегда почему-то боялись бедных, я имею в виду — у нас дома, все мои родные и друзья. Почему, я и сам не знаю. Не то чтобы мы действительно боялись их, нет конечно, — ведь существует полиция и тому подобное; мы боялись другого... — Он задумчиво пожевал нижнюю губу и нахмурился. — Подумай только, вспомни, что произошло у нас за последние несколько дней. Беспорядки! Насилие! Стачка! — вскричал он. — Люди из высших слоев общества не ведут себя таким образом, Бенедикт. Они, естественно, пришли в ужас, они жаловались, они требовали увеличить полицейские силы. — Он нервно дернулся. — Это было страшным испытанием... — сказал он.