Долина в огне - [68]

Бенедикт тихо прошептал имена:

— Дрогробус и Яники.

— Теперь каждый должен участвовать в стачке, — твердо заявил Добрик.

— Мы согласны с тобой, Доби, — ответил кто-то. — Согласны со всем, что ты говоришь, Доби.

— Несколько недель тому назад, — продолжал Добрик чуть насмешливо, — вы все получили письма. Вы, жители Литвацкой Ямы, знаете, чего хочет от вас Компания: чтобы вы либо продали ей свои дома, либо сдохли с голоду — и тогда Компания захватит в свои руки всю эту землю, стоимостью в несколько миллионов долларов, и выстроит здесь новый завод. Новый завод по последнему слову техники, с новыми станками и электроплавильными печами. Рабочих на этом заводе будет вдвое меньше, чем сейчас, но завод даст вдвое больше продукции и прибыли.

Раздались возмущенные, гневные выкрики. Добрик негодующе продолжал:

— Мы не можем допустить, чтобы нас выкинули из домов. Что же мы должны делать? Не продавать наши дома по ценам, установленным Банком, а воздержаться. Мы сами назначим цены. Вы видите: они увольняют всех рабочих, живущих в Литвацкой Яме. Почему, как вы думаете?

— Компания считает, что они переутомились. Хочет дать им отдохнуть.

Одобрительный смех.

— Верно! Очень длительный отпуск. И к тому же неоплачиваемый! — сказал Добрик ядовито, со злостью.

Собравшиеся получали от разговора с ним большое удовольствие; им нравилось бросать ему реплики и получать меткие, сдобренные едким остроумием ответы. В продолжение всего этого разговора Бенедикт был в приподнятом настроении. Он испытывал странное, доселе неведомое ему ощущение независимости; казалось, здесь сейчас восстанавливается свобода, а раньше он даже не знал, что лишен ее. Этот митинг, этот взрыв стихийной силы был как светоч во тьме.

— Компания увольняет рабочих, чтобы вынудить их продать свои дома! — гневно вскричал Добрик.

Впервые гнев так явственно прозвучал в его голосе. Бенедикт почувствовал, как в нем самом разгорается жаркое, яростное пламя. И странное дело, ему казалось, что он заранее знает, что сейчас скажет Добрик, что это его, Бенедикта, гнев и боль звучат в словах Добрика, что это его собственный взволнованный голос звучит над темными холмами.

— Теперь вот что: некоторые из товарищей должны укрыться здесь в лесу. Вы знаете где.

— Они доберутся и сюда, Доби!

— Мы проследим, чтобы этого не случилось! — ответил чей-то уверенный голос из толпы.

— Мы пошлем через несколько дней представителей с нашими требованиями, — продолжал Добрик. — Повышение зарплаты на десять центов в час для рабочих всех категорий, от чернорабочих до сталеваров. Признание профессионального союза рабочих. Никаких «желтых» организаций на заводе. Охрана труда.

— Пусть выгонят шпионов!

— Мы сами займемся ими, — ответил Добрик.

— Этими? — спросил кто-то.

— Нет, — презрительно ответил Добрик. — Теперь они не представляют ценности для Компании. Она сама их выгонит.

Радостный гул приветствовал его слова. Бенедикт услышал свой собственный смех. Темнота перестала казаться ему таинственной и грозной. Теперь темнота означала безопасность. Никто, даже звезды, не смогли бы их здесь разглядеть. И под покровом этой непроглядной тьмы они наконец могли говорить правду — ту правду, которую прятали глубоко в своих сердцах. Голоса людей потеплели, и впервые Бенедикту показалось, что все его земляки, находившиеся здесь, вдруг странно преобразились — так преображался его отец, когда переходил с английской речи на родную, — они словно все время прятали свое настоящее лицо за личиной униженности и покорности, невежества и пьянства, и только в редкие минуты свободы, как сейчас, становились самими собой. «Как уверенно и непринужденно они держатся! — с удивлением думал Бенедикт. — Здесь они совсем другие, чем в церкви!»

На губах его блуждала бессознательная улыбка, когда он стал пробираться в темноте на голос Добрика — спокойный и непреклонный. Ему казалось, что Добрик непременно должен узнать, что он, Бенедикт, тоже присутствует здесь, и что если Добрик увидит его, то обязательно скажет: «Я помню тебя!» — и улыбнется ему. Мальчика охватило радостное волнение.

— Итак, они уволили вас, — услышал он сухое замечание Добрика. — Уволили перед очередным взносом за дом. Чем же, интересно, вы теперь будете платить Банку? Бобами, которые вы выращиваете в огородах? А когда вы лишитесь ваших домов — вот тогда они снова возьмут вас на работу.

— А мы пошлем их к черту, Доби! — неуверенно произнес чей-то голос.

— Банк и Компания — единое целое, — продолжал Добрик. Вспыхнула спичка, и собравшиеся увидели две сцепленные руки. — Банк выполняет то, что ему приказывает Компания.

По толпе прокатился ропот, раздались проклятья.

— Но... — голос Добрика прозвучал так внушительно, что гул сразу стих, —... но рабочий класс тоже единое целое! — Снова вспыхнула спичка, и в таинственном, колеблющемся свете две руки — белая и черная — слились в крепком рукопожатии и как бы нанесли сокрушительный удар Банку и Компании. Сгрудившиеся в плотную толпу слушатели разразились приглушенными аплодисментами. У Бенедикта сильней забилось сердце. Где-то в глубине памяти возникло мучительное видение: матушка Бернс идет к своей уже опустошенной лачуге, на ходу колышутся складки ее старой юбки... Он так жалел, что не догнал ее тогда.