Долина в огне - [6]

Зато стены церкви все еще были прекрасны, а через окна струились такие красивые и радужные лучи, что казалось — они льются сюда прямо из рая. Сейчас на задних скамьях сидело несколько женщин и детей; еще несколько человек стояли на коленях или ждали у исповедальни.

Бенедикт смиренно встал последним, сознавая свое ничтожество, склонив голову. «Святая Мария, матерь божья, молись за нас грешных, аминь».

— Я исповедовался неделю назад, отец мой, — сказал он тихо, когда подошла его очередь.

Решетчатая дверца, отделяющая его от отца Дара, со стуком распахнулась. На него пахнуло мерзким запахом гнилых зубов и перегаром виски. Мальчик понурился, у него защемило сердце.

— Я ни в чем не грешен, мне не в чем исповедоваться, отец мой, — проговорил он.

Отец Дар повернул к нему лицо и хрипло спросил:

— Кто это?

— Это я, Бенедикт, — ответил тот, зардевшись.

— Вот как! — Отец Дар разглядывал его в полумраке. — Может ли это быть, сынок? — спросил он.

— Мне не в чем исповедоваться, — повторил Бенедикт с упрямой гордостью.

Наступило молчание. Он ждал. Взгляд старого священника пронизывал его насквозь, и Бенедикт чувствовал, что старик не верит ему. Мальчик склонил голову еще ниже.

— Тогда зачем же ты пришел? — спросил наконец отец Дар.

Бенедикт вспыхнул. В голосе старого священника ему послышался усталый упрек.

— Я прихожу на исповедь каждую неделю, — забормотал он. — Я рожден во грехе...

Опять стало тихо.

Священник задумчиво повторил:

— Не в чем исповедоваться? За целую неделю ты ни разу не согрешил и помыслы твои все время были чисты? — спросил он.

— Да, отец мой, — отозвался Бенедикт.

— А быть может, — проговорил старый священник, придвигаясь к нему, — ты повинен в грехе гордыни?

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, — пробормотал Бенедикт.

Старик вытер глаза с тайным умилением.

— Все мы не без греха, — сказал он хрипло. — Ты ли, я ли...

Он умолк. Молчание длилось так долго, что Бенедикту почудилось, будто тишина все ширится, растет. Ему стало страшно, он начал молиться, но до него снова донесся голос священника:

—... И он будет моим помощником, ты понимаешь. Помощником священника, куратом. Говорят, он очень молод. Ты, конечно, придешь завтра к ранней обедне? Я хочу, чтобы ты непременно...

— Новый священник, отец мой?

Голова отца Дара дернулась.

— Помощник! — закричал он. Бенедикт еще больше понурился. — Да, — продолжал старик уже более мягко. — Я хочу, чтобы ты непременно...

— Что, отец мой?

— Непременно...

Бенедикт ждал. Тянулись минуты. Мальчик так и не поднял голову. Ему казалось, он слышит — как если бы церковь была гигантской раковиной — дневные звуки, а за ними звуки вечной жизни, в которую он верил. Будто, стоя в исповедальне, он приставил ухо к этой раковине и слушает рокот отдаленного моря религии.

— Отец мой! — настойчиво прошептал он. Просунув палец сквозь решетку, разделявшую их, он тронул священника за плечо. — Отец мой!

Послышался тихий храп. Мальчик слегка толкнул старика, тот встрепенулся и вскричал:

— Что?

— Я еще здесь, отец мой, — с мукой в голосе проговорил Бенедикт. И добавил: — Вы заснули.

Священник откашлялся.

— Много еще народу?

— Я последний, — ответил Бенедикт.

— Ну так иди, сынок, — сказал старик. — Старайся не допускать нечистых помыслов и избегай греховных поступков. Прочитай десять «Отче наш» и двадцать «Богородиц».

— Но, отец мой... — возразил Бенедикт, вспыхивая.

Старик, не глядя, устало осенил его крестным знамением и захлопнул дверцу. Бенедикту стало нестерпимо стыдно, ему показалось, что вокруг него сгущается тьма.

Спотыкаясь, ничего не видя, он вышел из исповедальни и упал на колени. Теперь его молитва была столь сокровенной, что он почти не сознавал ее. Сердце его замирало. Он молился без слов, чтобы бог услышал его, недостойного, и помог церкви, и как-нибудь поддержал отца Дара или милосердно взял священника к себе, взял теперь же — ведь тот стар и немощен, и, верно, от этого не ведает, что творит, и не понимает, как Бенедикт страдает от его недостойного поведения, как глубоко страдает...

Он поднялся с колен, не прочитав тех молитв, которые ему наказал прочитать отец Дар. На миг ему захотелось снова войти в исповедальню, разбудить крепко заснувшего священника, отвести его домой... Но отец Дар сейчас и не проснется, — не проснется до поздней ночи, а то и до самого утра...

Бенедикт вышел из церкви через ризницу и направился к дому священника. Он постучал. Дверь открыла миссис Ромьер.

— Отец Дар... — начал Бенедикт и осекся. Позади миссис Ромьер спиной к нему стоял, нагнувшись над чемоданом, молодой священник. Он не успел еще снять пальто. Услышав голос Бенедикта, он обернулся. Мальчик не мог больше выговорить ни слова, лицо его запылало, в горле пересохло.

— Ну? — воззрилась на него миссис Ромьер. Всклокоченные пряди седых волос падали ей на лицо. — Это он, — сказала она, обернувшись к новому священнику.

Тот просиял и шагнул к двери.

— Так ты — Бенедикт! — воскликнул он.

Он взял обе руки Бенедикта в свои белые руки — такие мягкие, что Бенедикт почти не почувствовал их пожатия.

Мальчик поднял глаза и встретился со взглядом молодого священника. У того были ярко-синие глаза и очень светлые брови и ресницы. На белом как мрамор лбу просвечивали голубые жилки, как у ребенка; розовые щеки покрывал едва заметный золотистый пушок. Голос у него был певучий, удивительно приятный, — такого голоса Бенедикт еще никогда не слышал.