Долина в огне - [33]

— Перестань, папа! — закричал он, подавшись вперед. — Ты хочешь, чтобы мы все попали в ад! — Лицо Бенедикта пылало. — Но вместо нас в ад попадешь ты сам, ты, ты!

Отец засмеялся, раздраженно повел плечами. Присев на корточки перед плитой, он повернул к мальчику голову.

— Значит, попаду в ад? — спокойно спросил он. Покачав головой, он взял пустую бутылку, осмотрел ее и подставил под трубочку.

— Заводские боссы увольняют всех человека — меня тоже увольняют. Я работаю в заводе пятнадцать лет. Теперь увольняют. За что? Ты об том не думал, нет? Почему завод увольняет нас, а? — Отец взглянул на Бенедикта и погрозил ему пальцем. — Ты сказал мне, за что? — продолжал он на ломаном английском языке. — Ты не знал? Ты и не думал об этом! А я скажу тебе! Теперь они говорят: мистер Блуманис, приходите, продавайте нам дом. Почему? — крикнул он вдруг так громко, что кошка соскочила с подоконника и шмыгнула под печку.

Бенедикт горько сжал губы.

— Иди! — с жаром вскричал его отец. — Иди спроси у отца Дара, что мне теперь делать? А он пусть спросит у бога! — Отец ткнул пальцем в лоб. — Чего-то у тебя не хватает вот здесь! — Он покачал головой и безнадежно пожал плечами. — Несем деньги священнику, он строит дом, ест досыта, — а сами что? Сами ходим — одни дыры! — Отец показал на свои драные штаны. Он смотрел на Бенедикта, и тот даже в полумраке кухни, где монотонно, как сверчок, тикал будильник, увидел в серых глазах отца такое горькое разочарование — почти презрение... — Ты говоришь: папа, дай денег Джою в школу. А я отвечаю: где мы возьмем деньги на еду? — Отец простер перед собой руки. — За что? — спросил он по-литовски, потом тихо, уже не глядя на Бенедикта, повторил: — За что?

В комнате воцарилось молчание. Слышалось лишь мурлыканье кошки, прикорнувшей под печкой. Бенедикт выпрямился и проговорил, опустив голову:

— Но дом мы не продадим!

Отец бегло взглянул на него.

— Это ты говоришь! — Он вытащил из-под змеевика бутылку, завернул ее в газету.

— Отнеси мистеру Дрогробусу, — сказал он. — И купи учебники.

Отец протянул Бенедикту бутылку. Отводя взгляд, Бенедикт взял ее и вышел из дому.

Ему хотелось унести бутылку подальше в поле и разбить о камень!

Под вечер мальчик вышел из дома и побрел по Тенистой улице, пересек Кукушкину аллею. Дым навис над долиной, как сизая тень; на улицах было тихо; со стороны Рва доносились крики мальчишек, игравших в бейсбол. Бенедикту захотелось присоединиться к ним, и он постоял, прислушиваясь к их веселым голосам. Воздух был тих и спокоен, но от мусорной печи, как всегда, доносилось отвратительное зловоние: там жгли бумагу, кости, тряпки, дохлых животных. Бенедикт повернул обратно и пошел по Кукушкиной аллее мимо стойл, куда сердитые мальчишки загоняли больших, громко мычащих коров, стегая их хворостинами по измазанным в навозе бокам. Над заборами свешивались цветущие кисти сирени, в небе уже засветился бледный месяц.

Бенедикт остановился у дома, который, как и соседние, стоял, чуть отступив от пыльной дороги, и был окружен сломанной изгородью. Калитка под деревянной аркой открывалась в палисадник, где вдоль изгороди и по сторонам дорожки росли темно-лиловые ирисы.

— Эй, Бенни! — раздался резкий, пронзительный голос.

Бенедикт обернулся. По переулку к нему шла длинноногая, худая девчонка с русыми косичками за спиной.

— Ты что здесь ходишь?

Бенедикт спрятал сверток за спину.

— Да ничего, — сказал он, — просто мне здесь ближе.

— А куда ближе?

— А никуда, — отрезал он.

— Несешь моему старику самогон? — догадалась она.

— Нет!

— А что за спиной прячешь?

— Не твое собачье дело! — огрызнулся Бенедикт.

— Смотри-ка, да ты ругаешься! — Она была явно довольна.

Он закрыл глаза, стиснул зубы.

— Во всяком случае, отец сказал, что больше не будет покупать самогон. Его уволили с завода.

Бенедикт посмотрел на нее.

— Что? — буркнул он.

— А потому тащи самогон обратно — или пей сам! — сказала она. — Вот придут полисмены и сцапают твоего старика за то, что он его делает. Я-то знаю.

— Дура! — сказал Бенедикт.

Девчонка вошла в палисадник и захлопнула калитку.

— А я знаю, — запела она, выпячивая губы. — А я знаю то, чего ты не знаешь.

Она была как дьявольское наваждение; он не мог заставить себя уйти. Он стоял, заложив руки за спину, и смотрел на нее. Она влезла на забор, веселая, злая, — все на свете было ей нипочем!

Наконец она произнесла свой приговор:

— Ты литвак, — сказала она. — А литваков не берут в священники.

— А я все-таки стану священником! Я уже учусь! — яростно крикнул Бенедикт.

— Вот посмотришь, — спокойно сказала она. — Сначала ты умрешь — от яда!

Он испуганно посмотрел на нее.

— Они подсыплют тебе яду в причастие!

Бенедикт поднял с земли камень и швырнул в ее голые, смуглые ноги. Девчонка удрала в дом, а он стремглав бросился прочь.

От Медового холма дорога шла только в город, но Бенедикт повернул в противоположную сторону и поплелся вдоль подножья холма, уныло глядя себе под ноги.

В сиянии месяца земля казалась серебряной. К северу, над Рвом, над лачугами, горела неугасимая заря, вечный восход солнца, брызгая длинными искрами огненного шлака, которые с шипеньем гасли, падая в мутную воду. Негры — мужчины и женщины с детьми на руках — выглядывали из окон своих лачуг, и глаза у них поблескивали желтым светом — отражением расплавленного шлака. А вдруг эта огненная река когда-нибудь доберется до них? Она ползла дюйм за дюймом вперед, по зеленой траве, сжигая на своем пути все живое. В застывшем шлаке отпечатались скелетики полевых мышей, — сами они сгорали дотла, лишь вздымалась тонкая струйка дыма да оставался этот неясный отпечаток.