Долина в огне - [22]

— Говорят, ты уже познакомился с нашим новым... с отцом Брамбо? — небрежно спросил отец Дар, догнав Бенедикта.

— Да, сегодня утром. То есть вчера утром, — сказал Бенедикт. Лицо его омрачилось: снова перед ним возник образ молодого священника — тот стоял на стертых ступеньках лестницы, стройный и бледный, с растерянным, страдальческим выражением лица и глядел вниз, на долину. Сердце мальчика устремилось к нему. Казалось, после пережитых им самим страданий скорбь отца Брамбо стала ему понятнее.

— Да, я видел его, — повторил Бенедикт. — Я показал ему нашу Яму.

— Ну, и что он сказал? — нетерпеливо спросил старик.

Бенедикт шаркал подметками по тротуару.

— Сказал, что ему тут нравится, — ответил он, уклоняясь от пристального взгляда отца Дара.

Старик старался не отставать от мальчика.

— Да, да, — деловито сказал он, кивая косматой головой. — Отец Брамбо будет мне хорошим помощником. Ведь я уже стар, Бенедикт, — продолжал он жалобно, с укоризненным смешком, словно Бенедикт убеждал его в обратном. — Мне нужен молодой помощник. И вот епископ послал мне этого Давида, чтобы я мог опереться на него. Да, опереться, как на посох. Теперь мне станет легче. Этот молодой человек обладает всеми достоинствами. Но он молод, а знаешь ли, молодые... — Он посмотрел на Бенедикта и прищурился. — А он не говорил, что все здесь слишком убого?

— Что убого? — недовольно буркнул Бенедикт.

— Ну, Литвацкая Яма, город, церковь. Он ведь из Бостона, — сказал отец Дар.

— Нет, не говорил.

— Да, он мне очень поможет, — закивал головой старик. — Мне было тяжело последнее время... — Он покосился на Бенедикта. — Очень тяжело.

Бенедикт не отзывался на его слова. Старик опустил руку ему на плечо.

— Как ты думаешь, а зачем он приехал на самом деле? — испуганно зашептал вдруг отец Дар.

Бенедикт с изумлением посмотрел на него.

— Что, отец мой? — вскричал он.

Старик поднял дрожащую руку.

— Ничего, ничего, — быстро проговорил он и огляделся вокруг. — Так ты сказал, что он не вор?

— Кто? — резко спросил Бенедикт.

— Человек, которого ты прислал ко мне, — с упреком ответил отец Дар. — Тот, кто поднял меня с постели, чтобы передать твою просьбу.

Бенедикт вспыхнул.

— Утром я буду прислуживать вам за ранней обедней, — горячо сказал он, поднимая на старого священника ясные, честные глаза. Старик заморгал; он перегнал Бенедикта и пошел впереди.

— Отец Брамбо попросил меня дать ему отслужить эту обедню, — сказал священник.

Бенедикт долго глядел на спину отца Дара, потом тихо спросил:

— А отец Брамбо знает...

— О тебе? — Старик покачал головой. — Нет. Ты будешь служить раннюю обедню вместе с ним, — сказал он, оборачиваясь и лукаво улыбаясь Бенедикту.

Дойдя до лестницы, оба остановились поглядеть на Литвацкую Яму. От завода по-прежнему бежали вагонетки, груженные горящим шлаком. Пока они стояли и смотрели, небо озарилось трепещущим пламенем, гигантский огненный шар выскользнул из опрокинутой вагонетки и покатился по откосу. Вдруг он высоко подпрыгнул в воздух, рассыпался на тысячи кусков и огненными брызгами посыпался вниз. Шлаковый отвал лежал в тени, а позади него, там, где начинались пыльные дюны, темнота поблескивала, как черная шкура в отсветах пожара. Завод, не знающий ни сна, ни отдыха, содрогался вдали. Кончилась смена. Рабочие возникали из мрака и спускались по лестнице, стуча своими тяжелыми башмаками.

У подножья холма Бенедикт попрощался с отцом Даром.

— Спи спокойно, — сказал старик, сворачивая на свою улицу.

Он еще раз обернулся и помахал вслед Бенедикту,

Мальчик дошел до своего дома. В окне горел свет. На здании школы глухо пробили часы. Пахло свежевскопанной землей. Из канавы за домом несло гнилью и сыростью. В хлевах, что лепились вдоль улицы, глухо мычали коровы.

Бенедикт долго стоял у двери, вслушиваясь в окружающий его сумрак. Двор дремал под лунным сиянием, вдали трепетали отсветы горящего шлака: город притаился на холме, словно раскрытый капкан. Мальчик медленно повернул дверную ручку.

Они сидели в желтом свете керосиновой лампы. Мать вскинула на него глаза. Отец, сгорбив широкие плечи, сидел за столом в овчинной безрукавке и синей рубашке; в руке он держал бутылку самогона. Бенедикт остановился в дверях. Отец поднял голову и тяжело повернулся. Взгляды их встретились. Бенедикт вспыхнул и с минуту не отрываясь смотрел в мрачные глаза отца, потом потупился.

— Святой лодырь вернулся! — грубо, насмешливо пробасил отец. Казалось, глаза его еще глубже запали в орбиты, на побагровевшем лбу выступили капли пота. Он поднял тяжелый кулак и с силой ударил по луже, расплывшейся на столе. — Эх! — крикнул он, не спуская глаз с Бенедикта, и заговорил на ломаном английском, чтобы еще больше подчеркнуть свое презрение.

— Священник сказал — ты в тюрьме? Что это? Отвечай! Что говоришь на это?

Перед отцом на столе лежал вчерашний конверт и сложенное пополам письмо. Бумага промокла, на нее что-то разлилось. Отец мрачно, осуждающе смотрел на мальчика, качая головой, потом медленно перевел глаза на письмо, словно между Бенедиктом и этим письмом была какая-то связь.

В комнате воцарилось молчание; казалось, ему не будет конца. Но вот отец заговорил. Его косматые, широкие брови зашевелились, как гусеницы.