Долина павших - [56]

— Когда я его укрощу, я брошу мулету и стану работать на арене с одними часами в руках — пусть видит, что пробил его час, а не мой.

Тут зазвучали фанфары, и началась коррида. На утренней корриде ничего особенно интересного не было, если не считать, что иссиня-черный зеленорогий бык с меткой Брисеньо повалил Пепе-Ильо и, наверное, поранил ему ногу, потому что вечером Пепе вышел чуть прихрамывая и с повязкой под чулком. («Маэстро, мы с этим быком рождены друг для друга, как любовники в театре».) Для глухого коррида больше походит на театр, чем на бой быков, потому что все зрелище разворачивается в полной тишине. Трагедия, где умирают взаправду, как однажды сказал Костильярес, а это значит, что разворачивается скрытая драма, смысл и развязка которой никому из нас не известна. Бородача в тот день выпустили шестым или седьмым. Я сразу же догадался, что, выбирая его, Ильо непонятным образом ошибся. Бык был большой, черный, с превосходными рогами; однако он был опасен и невыигрышен, потому что поначалу казался робким и неуклюжим. В него метнули три пики, от которых он уклонился, и три пары бандерилий.

Прозвучал сигнал убивать, и Пепе-Ильо провел два простых прохода. Во время второго Бородач развернулся с той безудержной стремительностью, которая в силу необузданной нервности превращала его в быка разящего, и припер Пепе-Ильо к загородке. Из этого положения Ильо вышел, проведя пас на грудь; оказавшись справа от загона, он чуть склонил голову в сторону загородки и приготовился убивать. Он не выбросил мулету и не остался на арене с одними часами в руках, что проделывал во времена своего яростного соперничества с Педро Ромеро. Позднее его бандерильеро Маноло Харамильо сказал мне, что Пепе плохо себя чувствовал после утреннего падения. Вся квадрилья просила его не выходить на арену вечером в таком состоянии, но Пепе-Ильо не стал их слушать, потому что подписал контракт на выступления на арене Пуэрта-де-Алькала, а эти обязательства были для него не менее священны, чем если бы он поклялся перед образом Пресвятой девы — покровительницы квартала Баратильо.

Громоздкий Бородач в самом неудобном месте — около правой двери загона — швырнул Пепе-Ильо на землю, собираясь с разбегу ударить его рогами и испробовать на нем волапье, придуманное Костильяресом. Шпага вошла в быка только наполовину и с другой стороны, а бычище зацепил матадора рогами за штаны. И мощным движением головы швырнул его на арену; тот, оглушенный, рухнул навзничь. Вся площадь вскочила на ноги и в ужасе завопила, ожидая, что сейчас бык подхватит его на рога. Но для меня крики ужаса были так же немы, как и стоны наслаждения, которые издавала Мария Тереса в моих объятиях. Бородач погрузил весь левый рог до самого корня в живот Пепе-Ильо, как будто, следуя за цепочкой, хотел отыскать там часы. И, нанизав его на рог, тряс и трепал, а Пепе-Ильо умирал в ясном сознании и, исходя болью, цеплялся за другой рог судорожно сведенными руками. Хуан Лопес первым спохватился отвлечь быка плащом и всадил в него пику.

Ильо унесли на руках Антонио де лос Сантос и Маноло Харамильо, стараясь, чтобы кишки не вывалились из развороченного живота, и все трое были красны от крови, точно пылающие факелы. В королевской ложе Его величество король застыл, облокотясь на перила, с которых свисал ковер с вытканным на нем гербом Кастилии, точь-в-точь как в моем сне, только на этот раз рот у короля от неожиданности был открыт. Королева отвернулась и закрыла лицо руками. На арене служители, орудуя плащами, пытались отвлечь быка. Они так нервничали, что у одного из них плащ, зацепившись за бандерильи, повис на быке. И только Хосе Ромеро с неимоверным, почти нечеловеческим достоинством, отличавшим род потомственных матадоров, в минуту бедствия сохранял трезвость. Едва представился случай, он концом своей шпаги извлек застрявшую в бычьем боку шпагу Пепе-Ильо, не растревожив при этом Бородача. Пока он орудовал шпагой у самого края арены, я оказался лицом к лицу с диким зверем — нас разделял только узкий проход и загородка.

Я его тотчас же узнал и ничуть не удивился. То был оживший бык, которого я написал, едва оправился после болезни, поразившей меня глухотой. Смертоносный бык из моего бредового сна: его я поджидал, стоя с часами в руках посреди арены, куда меня поставили те, кого я имел дерзость зачать или судить. Пылающие агаты бычьих глаз вперились в мои, будто и он тоже пытался меня узнать. Еще свежая кровь Пепе-Ильо стекала по рогу и капала на левую лопатку Бородача. Бык тяжело дышал, то и дело облизывая ноздри иссиня-красным языком. «Кто ты? — спросил я его, не разжимая губ и не отводя глаз от его взгляда. — Покойный король Дон Карлос III просил меня нарисовать его портрет, чтобы узнать, кто он. Меня ты не обманешь, мы слишком с тобой похожи. Ты не просто бык. И Пепе-Ильо знал это, когда выбирал тебя в Арройо Аброньигаль, выбирал, чтобы ты его убил». А потом его не стало, потому что Хосе Ромеро оказался между нами и ударил Бородача шпагой, всадив ее по самый эфес. И еще раз — от кончика по рукоятку. Бородач рухнул, смертельная судорога выпрямила ему конечности, и не было нужды добивать его кинжалом.