Долина белых ягнят - [7]

Хабиба принялась за привычные дела. Пошла в курятник, сняла с куриных гнезд три яйца, наколола дров. Уже садясь около очага разводить огонь, она подвела итоги всему, что, как видно, думала о своей дочке:

— А что, если бы ты родилась мальчишкой? Клянусь аллахом, аул не знал бы покоя ни днем, ни ночью.

Апчара давно сидела за своим столом и что-то писала, а мать все еще продолжала разговаривать вслух:

— Ты бы перепутала папахи всем парням. Дело не кончилось бы без крови. «Чертики в глазах Апчары». А что в них хорошего, в чертиках. Чертики — значит озорство. Для озорства большого ума не надо. Разве до озорства теперь твоему брату, которого взяли в Нацдивизию? Да оседлает он коня седлом благополучия! Мостом через пропасть лечь мне на его пути! А тут еще этот Чока своим велосипедом целую дорогу к нам наездил. Но скоро он узнает, что не туда крутит колеса велосипеда.

Апчара оторвалась от своего писания и насторожилась.

— Парень называется. Ни очага, ни бровей! О таких говорят: ни коня вести, ни ягнят пасти. Кто только за такого парня замуж пойдет. Да и брат не захочет с ним породниться. Был бы он как другие, и его бы взяли в Нацдивизию. Всех взяли, а его нет. Если ты недостоин носить оружие, ты недостоин иметь и жену.

— О чем ты там говоришь, Биба? — Так Апчара ласкательно звала свою мать. — О чьей жене ты хлопочешь? Теперь война. Разве время думать о свадьбах?

Но Хабиба уже разошлась, и остановить ее было трудно. Слова дочери она пропустила мимо ушей.

— Всадник на велосипеде! Велосипедный джигит! Хорош жених! Он и за тобой приедет не на фаэтоне, а на своей двухколесной штуке, похожей на скелет осла. Знаю я Чоку, вижу насквозь. Сидит наверху в комсомоле и выглядывает хорошеньких комсомолок во всех аулах. А вместо патронов — карандаши. Твой брат Альбиян, да прикроет его аллах своей ладонью от вражеских пуль, скоро покинет молодую жену и ребенка и уедет на фронт. Был бы Чока достоин жены, и его одели бы в военную форму.

Апчара взорвалась наконец:

— Если хочешь знать, Чоку брали в Нацдивизию, как и нашего Альбияна. Но кто-то должен остаться в целом районе с папахой на голове. Вот его и оставили. Он секретарь районного комитета комсомола…

— Ну и сидел бы там в своем комсомоле, не крутил бы велосипед.

— Он же из нашего аула. Поэтому приезжает иногда.

Хабиба гнула свое.

— Рано тебе думать о свадьбе, рано!

— А сама-то? Выскочила в шестнадцать лет!

Хабиба выронила балагу, большую деревянную ложку, в огонь. Апчара спохватилась, но поздно. Пущенную стрелу уже не догонишь, не перехватишь.

Дочка подбежала, обхватила сзади мать, прижалась, начала целовать куда попало. Насколько было бы легче, если бы Хабиба рассердилась, обругала, ударила. Но старая женщина молчала, словно окаменела.

— Прости, мама, прости. Я глупая дурочка. Я тебя не оставлю никогда-никогда.

Хабиба, словно устыдившись своей слабости, отстранила Апчару, выхватила из огня балагу, уже начавшую гореть, и стала мешать мамалыгу. Дым и пар в котелке смешались.

Апчара отошла и села за стол. Наступила неприятная тишина. Мать не могла простить так скоро дерзость девчонки, дочка, хотя и сознавала свою вину, не находила слов, чтобы извиниться. Но, конечно, первая уступила мать.

— Клянусь аллахом… — она разбрасывала головешки под котелком, чтобы мамалыга не пригорела, и дымно сделалось в очаге. — Клянусь аллахом, даю тебе материнское благословение. Выходи замуж, лишь бы не болела у меня голова от твоей дерзости. Недаром он сочинил, что чертики прыгают у тебя в глазах. Сказать родной матери: выскочила замуж! Как эти слова не обожгли тебе губы? Разве я тебе Азиза? Я вижу, сидите с ней под деревом и на фасолях гадаете, в какую сторону вас повезут женихи. А я и без гаданья скажу: тебя в Верхний Чопрак, Азизу на кирпичный завод. Дай бог, чтобы сын Курацы вернулся с фронта живым и здоровым. Не беспокойтесь, калыма теперь не стало. За меня хоть офицерский наган дали. За Данизат — кукурузные початки. А вас даром возьмут, и на том спасибо. Но что даром достается, то легко отдают. Выскочила замуж! Плохо ты думаешь о родном отце, да будет сухими листьями земля покойному Темиркану… За него любая бы вышла. Не чета твоему Чоке. Все воюют по лесам и болотам, а он ходит по ковру в кабинете. Разве твой брат отдаст тебя за такого бездельника? Может, он уж имеет на примете хорошего человека. Брат плохого жениха не выберет. Он подыщет достойного, который не поскупится и на калым.

— С калыма не разбогатеешь, чтобы каждый день — мед с маслом.

— Без калыма не пришлось бы перец глотать.

— Ты за свою сноху не давала калыма. Как же с других будешь брать за дочь?

Смелость Апчары опять взяла верх. Опять дочка почувствовала, что загнала мать в тупик, задела больное место. Но Хабиба не вспылила, не замахнулась балагой, как того ждала Апчара, не обиделась.

— Сноха русская. Разве ты не знаешь? У них другой обычай. Отдают дочерей еще и с придачей. А я, если хочешь знать, за сноху ничего бы не пожалела. Снохой я довольна…

Мать и дочь надолго притихли. Впрочем, каждая из них понимала мысли другой.

Альбиян женился без родительского благословения. Привез из Москвы белокурую, застенчивую, безропотную девушку Иру и сказал: «Вот, мама, тебе сноха. Зови ее Ирина Федоровна».