Долгое возвращение. Жертвы ГУЛАГа после Сталина - [19]

Не наблюдалось при Путине и подавления антисталинизма. Доступ к соответствующим архивным делам, хотя и стал несколько ограниченным, сохранился — во всяком случае, в тех архивах, в которых я работал — и были рассекречены новые, в провинциальных архивах. Продолжали публиковаться сборники секретных документов по истории террора. Переименованный в ФСБ, КГБ, продолжая начатую при Горбачёве практику, устраивал встречи с некоторыми бывшими зеками и даже удостаивал их почестей, как, например, в 2006 году, когда Сергей Степашин вручил награду поэту Науму Коржавину и даже пригласил его выступить на Лубянке. По популярным антисталинистским романам, таким как «В круге первом» Солженицына и «Дети Арбата» Рыбакова, были сняты многосерийные художественные фильмы, показанные на государственных каналах телевидения. А государственная электрическая компания (РАО ЕЭС) в 2008 году спонсировала издание книги о роли труда заключённых Гулага в советской индустриализации^{140}.[33] И всё это на фоне непрекращающейся (и, подчас, безвкусной и циничной) коммерциализации лагерной темы, проявившейся, к примеру, в распространении специфического шансона или в идее туризма по лагерным местам.

Что касается роли самого Путина в сложившейся ситуации, то она была противоречивой. С одной стороны, он сделал широко растиражированные прессой заявления в поддержку нового учебника истории, ставшего самой амбициозной попыткой после 1953 года реабилитировать историческую репутацию Сталина и период его правления в целом. Многолетний массовый террор был в нём представлен как «рациональный» тип «мобилизации общества», «адекватный

задачам модернизации», чьи жертвы были относительно немногочисленны и ограничивались «правящим слоем» коммунистов. (Серьёзные российские и западные историки давным-давно развенчали обе эти апологии.) С другой стороны, одним из первых шагов Путина на посту президента было указание расширить расследование преступлений сталинской эпохи, а среди его последних президентских деяний в 2007 году было личное посещение и вручение государственной награды символу гулаговской судьбы — Солженицыну и посещение в день памяти политрепрессированных Бутовского полигона НКВД — места массового расстрела и захоронения жертв, что стало первым визитом такого рода российского (и советского) лидера^{141}. (Следует также отметить, что смерть Солженицына в 2008 году ознаменовалась похоронной церемонией государственного ранга и другими официальными актами по увековечению его памяти.)

Наличие противоречия в поведении Путина говорит о том, что в российской политической элите и в обществе в целом до сих пор существует глубокий раскол по поводу отношения к сталинскому прошлому. Опросы общественного мнения, предпринятые в последние годы, показывают, что нация практически поровну разделена на тех, кто думает, что Сталин был «мудрым руководителем», и тех, для кого он был «бесчеловечным тираном»; причём среди молодых россиян просталинские настроения распространены не менее широко^{142}.

Это означает, что борьба в российской политике (и душе) по поводу оценки сталинской эпохи, начавшаяся с возвращением гулаговцев более 50 лет назад, ещё не окончена. Или, как написал недавно один антисталинист, конфликт между «двумя Россиями», увиденный Ахматовой в 1956 году, «не исчерпан до сих пор»^{143}. Сегодня символическим выражением этой борьбы опять является кампания за создание национального мемориального музея памяти сталинских жертв. Теперь её возглавляют бывший советский президент Горбачёв, общество «Мемориал», «Новая газета» и один из главных её акционеров, Александр Лебедев, а противостоит им армия коммунистов и просталински настроенных националистов^{144}.

Обе стороны, как и многие российские и западные обозреватели, уверены, что борьба эта ведётся в не меньшей степени вокруг настоящего и будущего России, как и вокруг её прошлого. И новому президенту Дмитрию Медведеву, если он станет реальным лидером, неизбежно придётся столкнуться с этой проблемой, как сталкивались с ней все его предшественники, начиная с 1953 года. (В сентябре 2008 года Медведев, следуя примеру Путина, публично почтил память жертв колымских лагерей.) Ведь только национальный лидер, какова бы ни была его позиция, может добиться, чтобы то или иное официальное решение было принято. Чтобы убедиться в этом, россиянам достаточно посмотреть на опыт президента Казахстана Нурсултана Назарбаева, сыгравшего самую непосредственную роль в создании национального и многих других памятников жертвам сталинских репрессий в этой бывшей советской республике^{145}.

Думаю, читатели поймут, на чьей стороне мои симпатии. Но при этом мне, как американцу, трудно ругать Кремль (что частенько делают западные комментаторы), за то, что он до сих пор не осудил официально сталинские преступления — хотя, по сути, Горбачёв с Ельциным это сделали — и за то, что в России до сих пор нет памятника жертвам. В моей собственной стране только в 2008 году, то есть, почти 150 лет спустя после отмены рабства, Палата представителей американского Конгресса наконец-то официально извинилась за содержание в рабском состоянии миллионов чернокожих, но этого до сих пор не сделал ни президент, ни Конгресс в целом. Нет у нас ни американского национального мемориала пострадавшим от рабства, ни даже чего-то подобного тем сотням маленьких провинциальных (сельских, школьных) музеев и памятников, существующих в память о Гулаге в сегодняшней России. И наши адвокаты покаяния тоже утверждают, по отношению к рабству, что хотя «извинения не могут изменить прошлое… есть надежда, что они изменят будущее»