Долгое дело - [10]

— И правильно предсказала?

— Пока живут.

— Серёжа, тогда я не понимаю, что такое мошенничество.

— Завладение чужим имуществом путём обмана.

— Какой же она допустила обман? Гадали добровольно. Деньги отдали сами. И предсказание, возможно, сбудется.

— Другую женщину за деньги учила обращаться с мужем.

— И правильно делала.

— Это почему же?

— А кто девушек этому учит? В школе? В семье? Подружки?

— Сердце.

— Сердце научит любить.

— А любовь сама знает, как обращаться с любимым человеком, — убеждённо ответил Рябинин.

Он подошёл к ней и аккуратно, как тончайшей золотой проволокой, обмотал свою руку её волосами. Лида закрыла книгу и не мигая смотрела на торшер, как смотрят в огонь. Она уже была во власти той мысли, которую готовила для ответа.

— Серёжа, должно быть место, куда человек мог бы пойти и спросить о том, что его мучает. Например, о совести, о сомнениях, о той же любви, о тоске своей…

— К батюшке, что-ли?

— Не-ет, ведь хочется знать мнение не кого-нибудь, а государства.

— Есть общественные организации.

— Не-ет, тут нужен специалист по человеческой душе.

Однажды Рябинин не смог вразумительно ответить студентам юридического факультета на вопросы: почему человек идёт за советом к следователю; почему заключённые пишут ему письма, а после отбытия наказания частенько приезжают поделиться, как со старым другом? Потому что следователь — тот представитель государства, который в конечном счёте занимается человеческой душой. Лида на вопрос студентов ответила бы сразу. Откуда у неё взялась такая зрелая мысль? Ведь он только что восхищался её очаровательной наивностью…

— Но ведь мошенница получала деньги, не затрачивая труда.

Лида улыбнулась, заблестев весёлыми глазами:

— Вот тот мумба, про которого я говорила, получает немалые деньги и не затрачивает никакого труда.

— Женская логика.

— Я и есть женщина.

Он размотал волосы, взял её ладошку и погладил своей растопыренной пятернёй, ожидая прикосновения к нежной коже. Но ладонь оказалась сухой и шершавой, пожалуй, грубее его ладоней. Он руками только писал и печатал. Её же маленькие ладошки стирали, мыли, убирали… Та раздёрганная мысль, которая во время разминки хотела зацепиться в голове да так и пропала, теперь вернулась осознанной:

— Ты окна разгерметизировала?

— Что я… окна?

— Распечатала?

— Да. И балкон.

— Я же хотел сам…

Рябинин поднял её руку и поцеловал эту выдубленную мойками кожу, чуть пахнувшую хвоей:

— Вот тебе надо сходить к этой мошеннице.

— Зачем? — удивилась Лида.

— Узнать, как со мной обращаться.

— А я знаю.

— И кто ж тебя научил?

— Сердце, — шёпотом ответила она.

— Но ведь сердце умеет только любить.

— Да. А любовь уже всё умеет.

Из дневника следователя.

Сегодня листал телефонную книгу и удивлялся: какая пропасть научно-исследовательских институтов. Чего только не изучают! Полимеры, цемент, свёклу, огнеупоры, сварку, масличные культуры, полупроводники… Не понимаю, как можно интересоваться состоянием, скажем, цемента, когда рядом живые люди, — их же состояние интереснее. Изучают поведение насекомых, рыб и животных… Опять-таки не понимаю, как можно изучать, например, поведение обезьяны, общаясь ежедневно и ежечасно с людьми… Да ведь человек интереснее! Его поведение нужно изучать, его повадки!

Отступившись от города, зима ещё цеплялась за этот парк, который лежал всего в каких-то километрах пяти от окраин. Чёрные дубы, окаменевшие за зиму, стояли тихо, как стоят деревья поздней осенью или ранней весной, словно чего-то ждали. У земли их стволы проросли плотным мхом и казались укутанными потёртым зелёным бархатом. Пегая прошлогодняя трава лежала на земле как настеленная. Круглые ямы и ямки промёрзли молочным льдом и ярко белели под тёплым солнцем.

Пожилой грузный мужчина медленно брёл по безлюдной аллее. Его тяжёлое длинное пальто было распахнуто и, казалось, своими широкими полами волочится по грязи. Шляпу он держал в руке, подставив лысую голову теплу. Он частенько сходил с дороги и подолгу вытирал ботинки о сухую траву — тогда смотрел по сторонам дальнозоркими глазами. Людей почти не было: на всех воротах висели объявления, что парк закрыт на просушку. Да и грязь. Людей почти не было, но были птицы, и хотя они свистели, щёлкали, прыгали и шумно взрывали воздух где-то вверху, на деревьях, казалось, что ими заполнены все аллеи.

Мужчина вытер ноги тщательнее. Впереди, на грязной, ещё не перекрашенной скамейке, сидела женщина. Он осторожно подошёл и вежливо кашлянул. Женщина не шелохнулась.

— Здравствуйте, — сказал тогда он. — Я вам звонил…

Она чуть повела головой, вроде бы показывая куда-то в землю. Он пошарил взглядом по вдавленным каблучным следам, по куче прошлогодних листьев, по скамье и увидел рядом с женщиной разостланную газетку. Он сел, заговорив, прихихикивая:

— Верно вы сказали… Мимо вас не пройдёшь. С того конца парка видать.

Но её лица он не видел: его закрывали поля бордовой шляпы, надетой слегка набок и огромной, как колесо.

— Что вы хотите? — спросила женщина низким грудным голосом.

— У меня, Аделаида Сергеевна, дело тонкое, — вздохнул он.

— Разумеется, — поощрила она скорее не словом, а тоном. — С толстыми делами идут в милицию…