Долгий сон - [9]

— Слова побереги. Они мне того, как шелуха. Все одно сама все увижу. — И без перехода, в своей резкой манере: — Остыл отвар. Скидай свои городские тряпицы…

Прошелестело платье, щелкнул замочек кружевной «анжелики», что-то проворчал бабкин говорок по поводу трусиков — «вот ведь удумают… голого больше чем надетого…» — и Леська покосилась на окошки избы.

Медвяна поняла, согласно кивнула и коротко повела рукой — словно темной пеленой, как туманными шторами, окутался домик. Леська беззвучно охнула: «Глаз отвела! Ну, бабуля! Ну, Медвяна!!!»

Медвяна усмехнулась одними глазами — дескать, эка невидаль…

— Ничо вы, молодые, не знаете да не умеете. Все бы вам сказки да глупости. Хранцузы шли, я вот так, отводом, двоих наших, подраненных, прямо у дороги упрятала. Один, правда, помер, сердешный, а второй оклемался. Красавчик был! Из этих, гусаров… Усы и все остальное… Ну все как положено! — Медвяна приговаривала, поворачивая узловатыми пальцами Леську за плечи и внимательно оглядывая фигуру девушки.

— Французы?! — вытаращилась Леська. — Может, немцы?

— Что я тебе, дурочка лесная — француза от немца не отличить? Немцы до нас не дошли, это же на полторы сотни годков попозже было. Мы уже тогда в тайгу убрели, всеми скитами… а те французы были, точно. Гусарику моему, Пантелеюшке, ты бы, девка, хорошо приглянулась! Округ сосков крупное — он это любил… Говаривал, чтоб младенчик ртом не мог закрыть — тогда девка самое то! И целовал, показывал, как это младенчику в радость… Ох, Пантелеюшка, ну все при нем… Ну, гусар гусаром… — Леська стояла спиной, но словно увидела, как юной девицей покраснела Медвяна, как лучиками разбежались миллионы морщинок…

Бабка провела ладонью по гибкой спине, неодобрительно цокнула языком:

— Ну что за дурища твоя тетка, прости господи на недобром слове! Кто же так девку стегает? Сплошь захлесты к грудям… — еще раз потрогала слегка притихшие рубцы розог, огладила тугой зад: — Вот тут бы и выстегивала, сколько надо… Голыши ядреные, крепкие — секи себе знай…

Повернула Леську снова лицом, отвела за спину волосы. Затеплила свечку, снова повела рукой, сгущая сумрак так, чтобы в нем светлым пятнышком только Леська и оставалась. Протянула тяжелый черный кубок:

— Глотни…

Подождала, пока та не пошатнется, поддержала под руку и опустила на коленки, на чистый дощатый пол. Вгляделась еще раз в глаза, зрачки в зрачки, и резко плеснула из кубка прямо в лицо. Леська задохнулась, открыла рот, вздохнуть не смогла, волной боли скрутило омертвевшую грудь, еще сильней вздохнула… Не могу! Еще сильней!

Ухнул воздух в голодную грудь, открыла глаза, оперлась о заботливую твердую руку:

— Не споткнись! Ровней ступай. Вот так…

Глянула под ноги — уже и не пол, а словно песочек натоптанный. По бокам не видно, как в мареве все туманном, а тропочка замысловатым изгибом за камень. И камень не камень — ровно церковь старая-старая, из воска лепленная, вся оплыла от веков. Себя как со стороны увидела — в тонкой вышитой рубашечке, разве что повыше и волосы подлиннее… Ой, это не я… Это же Медвяна!

Та сверкнула белозубо:

— Что же я тебе, с рождения бабка?

Тут же согнала улыбку:

— Под ноги гляди, непутевая! Помни, где ходим! Переступи…

Узловатый корень шевельнулся как живой, Медвяна сердито притопнула босой ножкой:

— Сгинь, коряга! За грош удавился, вот теперь корнем ползает, всех за ноги хватает… Скот был, а не человек…

Испуганно чуть не перепрыгнула корень, Медвяна снова одернула:

— Ровно иди! Распрыгалась! Тут хотя и нестрашно, мы к Долгим Тропкам и не подходили пока… Сначала в Кривень-родник…

Слева в тумане мелькнуло до боли знакомое лицо — но присмотреться толком не успела, Медвяна взмахнула рукавом:

— Поди в туман, не к тебе пришли!

Справа зеленым пятном лужочек, цветами невиданными заискрился. Распрямилась там девушка, что венок плела — юная, словно солнцем пропитанная, с озорной улыбкой и тугой косой поверх простенькой рубашечки. Подбежала, коснулась губами щеки Медвяны, любопытно стрельнула глазами на Леську и зарделась, парочку тонких стебельков Медвяне протягивая:

— Вот, как ты просила.

— Спасибо, Любавушка. Травница ты моя… Как ты тут?

— Мне хорошо! Тут травушки много, и такие все разные! И степняков страшных больше нету! — улыбнулась девушка, а Леська с ужасом видела под левой грудью дыру на рубашке — и словно знала, что на обратной стороне такая же, где тяжелая стрела насквозь девушки вышла… когда же это было?

Обогнули камень-церковь, полосами туман раздвинулся — сбежала тропка к маленькому голубому озерочку. То ли на пеньке, то ли на камушке сидел, дремал, ружьем подперевшись, старый солдат. Хотя совсем и не старый — только какой-то ненастоящий, таких уж нет… Как со старой картинки — ремни наперекрест, табакерка, сабля и усы кольцами! Завидел идущих, ружье грозно взял и тут же в улыбке растаял:

— Медвянушка, ненаглядная моя!

Опустила Леська глаза — они так прижались, так приникли друг к дружке, он так ее руками оплел, а девушка-Медвяна так жарко к устам приникла… Теплой волной повеяло, душу омыло. Стояли посреди тропки, в миру и вне мира, и потревожить, понимала Леська — грех тяжкий. Чуть в стороночку шагнула, чтобы обойти, и всколыхнулся короткий вскрик Медвяны: