Долгие поиски - [5]

Я нарочно засек время; вышла она через сорок три минуты.

— Ну вот, доигрались. Объяснительную надо писать. Уж он-то нашу область знает достаточно, чтобы понять, где шутка.

— Ну и дурак, раз юмора не понимает, — сказала Жанна.

— Какая вы умная! Я бы на вас посмотрела, если б вам Боровикова позвонила. «Извините, мои дети шутят», — так?

— Значит, она дура.

— Все у вас дуры, одна вы умная! Деточка нашлась, первоклассница.

Это было что-то новое. Обычно Галя первая смеялась над нашим и. о.

— Ну и что ты ему сказала?

— Изворачивалась: что мы шутили между собой, по ошибке оставили бумажку на столе, а Жанна не поняла, подумала, что настоящая тема. Глупо, в общем.

Жанна сидела нахохленная. Я посмотрел на нее и вдруг почувствовал, что мне хочется обнять ее, погладить по голове… поцеловать. Что за наваждение! Это же Жанна, длинная, тощая Жанна, на пять сантиметров выше меня, а я сам не маленький. А походка? Идет — шкафы дребезжат.

Не скажу, что я такой уж баловень женщин. Но все же было и у меня кое-что. Одно время даже с художницей в обществе показывался. По росписи тканей, но все равно. И вдруг Синекдоха! Коля бы первый засмеял.

Меня так поразило внезапное очарование, которое открылось мне в Жанне, что я забыл о грозящих неприятностях. Но тут снова приотворилась дверь кабинета, просунулась голова и. о. Павлова и позвала меня.

Даже в тех редких случаях, когда наш и. о. меня хвалит, я испытываю неловкость при общении с ним. Не знаю, как это объяснить: от него исходит впечатление неживого. Маленький, с большой головой, он кажется такой же деталью кабинета, как телефон или кресло. Я не могу его представить в человеческих проявлениях — только в служебных. С детства как будто чем-то напуган, любит намеки и недомолвки.

И. о. предложил мне сесть и долго молчал. Наконец промямлил, опустив глаза:

— Вот смотрю я на вас и не понимаю: взрослый вы или ребенок? — Он повертел в руках злополучную бумажку. — Почерк ваш?

Я сидел и думал, как выпутаться. Мне-то что, самому мне проще всего сухим выйти: я могу за своим столом писать все что угодно, виновата Жанна, которая отнесла бумажку Боровиковой. Но не мог же я сваливать вину на Жанну! Надо было ее выгораживать.

— Я сам люблю шутить… — (Почему-то все люди без чувства юмора уверяют, что любят шутки). — Я сам иногда шучу… — (Представляю!) — Но надо знать время и место! С кем вы шутите, вот главный вопрос! Шутите с товарищами, со знакомыми девушками, но Боровикова — ваше начальство! А вы шутите с ней, как со студенткой.

Мимолетное чувство вины прошло, я начал злиться.

— А почему нельзя с ней шутить? Или начальство не люди? Что в этой шутке оскорбительного? Или неприличного? Или шутка работе института помешала? Если бы я объявление написал: «Гуляю с ребенком» — и ее телефон, это была бы скверная шутка, потому что Боровикова несколько дней работать бы не смогла, а что в нашей шутке плохого?

— Вы не хотите понять простых вещей: она ученый секретарь. Ученый секретарь! Доктор наук! А вы с ней, как с девочкой.

— Ну и что, что секретарь? Разве между нами пропасть? Вместе работаем, в конце концов.

— Такой простой вопрос, а вы не понимаете. Или прикидываетесь, что не понимаете. Вы проявили неуважение!

— Почему? Когда я шучу, я предполагаю, что шутку поймут, — значит, уважаю.

— С вами бесполезно разговаривать. Простую вещь не хотите понять. И еще младший персонал в свои шутки втягиваете. Эта ваша баскетболистка к Боровиковой как к подруге в кабинет влетает, тоже, считаете, правильно? Знаете, когда я вас еще только брал, Алексей Кириллович, мне говорили, что у вас бывают завихрения, но я думал, пройдет. Взрослеют же люди. И отец ваш такой уважаемый человек.

Я пожал плечами. До конкурса мне еще два года, а до тех пор и. о. Павлова мне ничего сделать не может.

— Я вижу, что разговор у нас не получается. Что ж, идите.

Меня встретили дружным:

— Ну что?

— Дискутировали. Я утверждал, что с начальством шутить можно, а наш и. о. держался противоположного мнения.

— Значит, ты признал, что это шутка?

— А что делать? И. о. все же не полный идиот.

Новость разнеслась по институту мгновенно. Заходили люди с расспросами, даже красавица Изольда заплыла:

— Это правда, что вы послали Боровиковой тему о комиссионных сапрофитах?

— Компроморфных секрефитах, — важно поправила Жанна.

— Ну, и она что?

— Побежала к нашему и. о. советоваться, есть такие секрефиты в природе или нет.

— Ну, смотрите, как бы она Рыконду не пожаловалась.

Сергей Павлович Рыконд — наш директор, сорокалетний член-корр. Ростом чуть выше нашего и. о., но в остальном полная противоположность. Главное — предельно живой. Курносый, лицо мальчишеское, солидности ни грамма. Когда его только назначили и он попытался усесться в полагающуюся ему по чину персональную «Волгу», важный шофер с почечными отеками на лице обругал его презрительно и не хотел пускать. Но ошибаются те, кто верит внешности и принимает его за своего парня. Иногда с ним бывает: вклинится в кружок молодежи, анекдот расскажет — он вообще человек неожиданный, но в сущности суров. А иногда и жесток.

Был такой профессор Акентьев, звезд с неба не хватал, но зато маститый до предела: с Павловым (настоящим) встречался, с Орбели — ну и постепенно снижался, так что когда у нас Рыконд появился, одна оболочка от профессора оставалась, а внутри пустота, но зато солидность и импозантность росли на глазах: борода появилась, черная ермолка, чуть ли не стоячие воротнички стал носить — украшение всех институтских президиумов: А Рыконд как появился, так сразу и выгнал, какого-то зеленого доктора наук из Иркутска выписал, а на ученом совете объяснил: «Пустыни, в которых даже не встречаются оазисы, нам не нужны». Все отделы института Рыконд пробудить пока все же не смог — два года он у нас всего, — но постепенно доберется, думаю. Тот же и. о. Павлова ждет своего конкурса с трепетом, после долгой спячки тремя статьями разразился.