Долгие ночи - [35]

Аул остался позади. С высоты склона Шамиль видел ряды русских войск и среди них отряды дагестанцев. Близ князя Барятинского стояли его вчерашние наибы — Донаго-Магома, Даниэл-Султан Елисуйский, его бывший ученик, друг и советник — Амирхан.

Шамиль нахмурился и остановил коня.

— Уберите дагестанцев! — попросил он. — Иначе к сардару я не пойду.

Касум Курумов побежал вниз. Все наибы, а также отряды дагестанских добровольцев и ханских нукеров были немедленно удалены.

Бойсангур сидел на земле, все еще ошеломленный поступком имама. Потом он попросил посадить себя на коня и крепко привязать к седлу.

— Братья! — обратился он к воинам. — Я отступал вместе с имамом не для того, чтобы спасать свою жизнь. Мы не смогли отстоять свободу и независимость, нам не хватило для этого сил. Но никто из нас не посрамил честь наших предков. До последней минуты все мы были верны долгу, защищали родную землю и свою веру. Я не желаю сдаваться на милость гяурам. Я твердо решил — либо умереть, либо прорваться и тогда в родных лесах вновь продолжить борьбу. Кто смел, пусть идет со мной.

У кого заячья душа — пусть шагает за имамом. Да поможет нам всем всемогущий Аллах!

— Лучше смерть, чем позорный плен! — крикнул стоявший рядом с Васалом Косолапов и выхватил шашку.

В ту минуту поручика невозможно было узнать. Лицо его побелело, глаза метали молнии, он исступленно кричал что-то, размахивая шашкой. Это был подарок имама, и надпись на клинке гласила, что владелец шашки — "герой, искусный в войне и бросающийся на неприятеля, как лев".

Воздух задрожал от гортанных криков уцелевших воинов:

— Умрем, но не сдадимся!

Один лишь Арзу оставался спокоен и не высказывал своих чувств.

На широкой груди его блестели два ордена — "Имам Шамиль награждает этого храброго воина высшим орденом" и "Храбр и мужественен". Орлиный взор Арзу был устремлен вниз, на неприятельские позиции. Он выбирал наиболее уязвимое место для прорыва. За его спиной стоял Али.

— Кенти! Погибнем храбрецами или вырвемся на свободу! — загремел громоподобный голос Бойсангура, который с поднятой в единственной руке шашкой ринулся вниз. За ним бросились оставшиеся воины. Казалось, лавина покатилась с горы, и никакие преграды не смогут остановить ее, настолько неожиданным, неудержимым и стремительным был этот отчаянный бросок горстки храбрецов. Но лишь немногим посчастливилось прорваться сквозь плотное кольцо врагов. Среди проскочивших был и смертельно раненый Косолапов.

Перейдя вброд бурную речушку и убедившись, что неприятель их больше не преследует, воины остановились на короткий отдых.

Косолапов умирал.

— Не падай духом, Жабраил, — сказал Бойсангур. — Всем нам рано или поздно предстоит испить эту чашу.

— Я горжусь своей смертью, храбрый Бойсангур, — с трудом выговорил Косолапов.

— Может, у тебя есть какая просьба? Скажи.

— Если сможете, не оставьте без внимания семью. А сыну расскажите, как жил и как умер его отец…

— Будь спокоен, Жабраил. Пока хоть один из нас будет жив, семья твоя не будет нуждаться ни в чем. И сын узнает о тебе все.

Взгляд умирающего остановился на Васале.

— Ты хочешь поговорить с Васалом? — спросил Маккал.

Он нежно погладил холодеющий лоб боевого товарища. — Я знаю, как трудно человеку умирать вдали от родины, от родной речи.

Но все люди созданы единым Богом, и хотя поклоняются ему по-разному, все они перед ним одинаковы. Не стыдись и не жалей, что переменил ты веру. Давай, поговори с Васалом, раскрой ему душу. Может, мы мешаем? Если так, то отойдем…

— Оставайтесь, Маккал. Мне нечего скрывать от вас. Я чист перед людьми, перед Богом, перед своей совестью. — Косолапов мужественно переносил боль, но говорил торопливо, боясь, что смерть оборвет его. — Ты прав, Маккал, нелегко умирать вдали от родины. Там мои братья и сестра. Там — родина. И этим все сказано. Может быть, в глазах своих соотечественников я и изменник. Но я… Нет, я не был им никогда. Я любил свой народ… свою землю… свой дом… Так же полюбил я и ваши горы. А проливая кровь своих соотечественников, искал не личной выгоды… Человек рожден, чтобы жить вольным… Нас же пригнали на вашу землю, чтобы мы отобрали ее… Когда я это понял, то и решился… Васал… Василий… Вася… Знаю, что и в твоем сердце, как и в сердце каждого беглого… солдата, не гаснет тоска по родине… Я не раскаиваюсь, что позвал тебя с собой в ту ночь. Мы пошли не против нашего народа, Василий, а против тех, кто обесчестил твою мать, твою невесту, кто менял людей на собак…

Косолапов умолк и задышал тяжело, с натугой. Потом застонал, силясь еще что-то сказать, но глаза его потускнели, и он затих.

Василий припал к его груди и разрыдался…

…Дакаш привез Василия в Гати-Юрт. Его приняли в аульскую общину и выделили участок земли. В доме Дакаша состоялся мовлад[31] по случаю принятия Василием мусульманства. Затем Дакаш во всеуслышание объявил, что "с этого дня Васал, сын Лапи, и на этом, и на том свете является его кровным братом, братом его сестер и братом его братьев. И тот, кто нанесет обиду Васалу, будет иметь дело с родом Дакаша".

К сожалению, смерть вскоре унесла Дакаша, и Васал тяжело переживал новую потерю. Братья Дакаша не оставили его в одиночестве, помогли поставить дом, женили. Но, видно, родился Васал не под счастливой звездой. Сколько он ни трудился, как ни бился, а прочно встать на ноги ему не удавалось…