Долгие ночи - [34]

Перед Васалом вновь во всех подробностях встали события того рокового дня.

…Шамиль вышел из сакли. Он решил сдаться. Крови пролито много, так зачем проливать ее вновь, когда борьба уже бессмысленна? Да и что сможет сделать горстка храбрецов, даже во главе с таким отчаянным предводителем, как Бойсангур?

Ничего! Только погибнуть, теперь уже напрасно. У русских огромные силы. Князь Барятинский стоит внизу. Он пообещал своим солдатам десять тысяч рублей за голову имама. Офицеров, отличившихся в последней схватке, ждали повышения в звании и награды. И солдаты упорно карабкались в гору в надежде получить обещанную награду. Главнокомандующий лично вручал по десять рублей каждому раненому солдату.

Последние воины Шамиля гибли в неравном бою. Один отряд возглавила жена наиба Юнуса, еврейка Зайнап. Она первая бросилась в бой, увлекая за собою остальных. Всего четыреста мюридов осталось в живых. С четырьмя орудиями. А вверх по отвесной скале по длинным лестницам, с помощью веревок и железных крюков уже лезут солдаты Апшеронского полка. И защитники крепости обречены — им неоткуда ждать помощи: все аулы Дагестана смирились без боя, а наибы перебежали в лагерь противника. Мюриды же требовали мира.

Шамиль призвал к себе Юнуса Черкеевского и Хаджи-Али Чохинского и передал им короткую записку, приказав вручить ее лично самому Барятинскому.

"Сардару князю Барятинскому, — писал имам. — Да будет мир человеку, следующему по истинному пути. Если вы с дорогими мне людьми разрешите отправиться в Мекку, между нами состоится мир, в противном случае — нет".

Барятинский принял условия мира. Князь послал к Шамилю двух полковников — Лазарева и Касума Курумова.

Трагичным был для имама этот день. Васал будто воочию вновь увидел высокую, чуть сгорбленную, но не потерявшую еще своей былой мощи и силы статную фигуру Шамиля. В белой черкеске, перехваченной в тонкой талии наборным ремнем, с кинжалом на боку, в белоснежной чалме он медленно переступил порог сакли, сделал несколько шагов и остановился. В ту же минуту к нему подскочил Бойсангур.

— Что ты делаешь, имам?! — воскликнул наиб. — Одумайся! Ты позоришь не только нас, живых, но и мертвых!

Шамиль многое прощал этому храбрейшему из своих наибов, но сейчас он потупился.

— Так нужно, Бойсангур. Люди просят мира. — Ему стыдно было признаться перед своим наибом, что и сам он пришел к такому же решению.

— Просят не люди — трусы! А с каких это пор ты стал прислушиваться к голосам трусов?

— Мужчина не тот, который громче всех кричит. Не горячись, Бойсангур. Сопротивляться бесполезно. Ты же сам видишь, сейчас люди гибнут зря.

— Ах, вот оно что! — вскричал Бойсангур, сжимая единственной рукой рукоять кинжала. — Значит, и раньше люди гибли зря?

Десятки, сотни тысяч людей! Посмотри на Чечню. Не ты ли клялся ей в верности? Не ты ли говорил, что не оставишь ее, пока жив?

Забыл свои слова? И в тяжелый момент хочешь поднять руки, спасая свою жизнь? Ты считаешь, что это достойно мужчины? Мы шли за тобой и верили тебе, как Богу. Вся Чечня покрыта могильными холмами. А разве лежащие под ними не хотели жить?

Но они не пощадили себя и погибли за святое дело!

— Твои слова — правда, Бойсангур. Все эти годы я держался благодаря твоему народу. Ваши наибы были верные и смелые. Но и они покорились русским, когда поняли, что силы Чечни на исходе. И только ты, мой храбрый Бойсангур, остался со мной до конца. Дагестанские же наибы почти все продались гяурам и теперь воюют против меня.

— Умоляю тебя, имам! Не делай этого. Ведь ты говорил, что лучше погибнуть, нежели отдать родные горы гяурам! Значит, и ты, и твои улемы обманывали нас? Они первыми разбежались, словно куры, завидевшие ястреба, а теперь и ты хочешь бежать следом за ними? До сих пор ты был героем, имам. Если ты сдашься, горы проклянут тебя!

— К чему эти бесплодные разговоры, Бойсангур? Я потерял Чечню и остался без рук и без ног… Ты же видел, мой верный Бойсангур, как сегодня я целый день призывал воинов драться до последнего. Что я первым брошусь на штыки врагов гяуров.

Ведь молчали же все. Нет, не молчали. Все требовали мира с гяурами. Даже мой любимый сын Гази-Магома. Народы устали…

обескровились… Зачем ненужные жертвы? В жертву я принесу себя и свою семью… Может быть, тогда генерал пощадит народ… Прости меня, Бойсангур! Прости.

И старый, усталый, но по-прежнему великий Шамиль, сгорбившись, шагнул вниз. Шамиль больше не поворачивался к Бойсангуру, ибо знал, что в спину Бойсангур не выстрелит…

А Бойсангур, одноглазый, однорукий, одноногий Бойсангур, в последний раз смотрел на своего любимого имама, на одного из самых великих людей, которые родились в этих седых горах.

Смотрел до тех пор, пока тот не скрылся за скалой.

И тогда старый Бойсангур, которого ничто не могло сломить на земле, отбросил ружье, издал крик отчаяния и рухнул на камни…

К Шамилю подвели любимого белого скакуна. Двое солдат придержали стремена, третий помог имаму сесть в седло.

Подбежавший полковник Лазарев потянул коня за узду, и конь, как и его седок, покорился чужой воле и покорно пошел за незнакомым ему человеком.