Долгая зима - [60]

— Это факт, Лофтус, — подтвердил Джеральд Фуллер. — Вам придётся обращаться с людьми по справедливости, а иначе вы не сможете долго заниматься бизнесом, во всяком случае, в наших краях.

Сердитый голос сказал:

— Мы не для того сюда пришли, чтобы вести пустые разговоры. Где эта пшеница?

— Не будьте идиотом, Лофтус, — сказал Хартхорн.

— Деньги отсутствовали в вашей кассе не более одного дня, — продолжал Инглз. — И ребята не взяли с вас ни цента за доставку. Получите справедливую прибыль, и через час все деньги вернутся в вашу кассу.

— Что вы называете справедливой прибылью? — поинтересовался Лофтус. — Я покупаю как можно дешевле, а продаю как можно дороже. Это хороший бизнес.

— Я с этим не согласен, — возразил Джеральд Фуллер. — Делать хороший бизнес — значит обращаться с людьми по справедливости.

— Мы бы не возражали против вашей цены, если бы Уайлдер и Гарленд взяли с вас за доставку столько, во сколько им обошлась поездка за этой пшеницей, — сказал Инглз.

— А почему вы с меня ничего не взяли? — спросил Лофтус Кэпа и Альманзо. — Я готов был заплатить вам за доставку любую разумную цену.

И тут наконец заговорил Кэп Гарленд. Он больше не улыбался.

— Не вздумайте предлагать нам ваши грязные деньги. Мы с Уайлдером ездили за этой пшеницей не для того, чтобы драть шкуру с голодных людей.

Альманзо тоже возмутился:

— Поймите вы наконец, если вы способны что-нибудь понять: во всей казне не хватит денег, чтобы заплатить за эту поездку. Мы ездили не ради вас, и вы не в состоянии за это заплатить.

Лофтус посмотрел на Кэпа и Альманзо, потом обвёл глазами остальных. Все лица выражали презрение. Он открыл рот, но тут же его закрыл. Вид у него был как у побитой собаки. Потом он сказал:

— Вот что я вам скажу, ребята. Вы можете купить эту пшеницу за те же деньги, какие я за неё заплатил — по доллару с четвертью за бушель.

— Мы не возражаем против того, чтобы вы извлекли из этого дела справедливую прибыль, — сказал Инглз, но Лофтус покачал головой.

— Нет, я отдам её за столько, сколько она мне стоила.

От неожиданности никто не знал, что на это ответить. Потом Инглз предложил:

— Давайте мы все разделим пшеницу так, чтобы каждой семье хватило на пропитание до весны.

Так они и сделали. Оказалось, что пшеницы хватит недель на восемь или десять. У одних ещё оставалась картошка, у других — сухое печенье, у кого-то была даже патока. Они купили пшеницы меньше. Альманзо не купил ничего. Кэп Гарленд взял полбушеля, а Инглз заплатил за мешок в два бушеля.

Альманзо заметил, что Инглз не взвалил тут же мешок себе на плечи, как поступил бы любой другой. Альманзо охотно понёс бы мешок через улицу прямо в дом к Инглзу, но мужчине не очень приятно признаться, что он не может нести сто двадцать пять фунтов.

— Это очень тяжёлый груз, — сказал Альманзо, помогая ему поднять мешок на плечи.

Альманзо и Кэп отправились в аптеку.

— Ставлю сигару, что я выиграю у тебя партию в шашки, — сказал Альманзо.

Когда они проходили по улице, то сквозь густой снегопад увидели Инглза, направлявшегося к себе в лавку.

Лора услышала, как открылась и закрылась передняя дверь. Они тихо сидели в темноте и словно во сне услышали, как папа тяжёлым шагом идёт по передней комнате и как открывается дверь на кухню. От тяжёлого мешка, который папа опустил на пол, дрогнул весь дом. Потом папа закрыл дверь, из которой несло лютым холодом.

— Ребята вернулись, — проговорил он, тяжело дыша. — Вот пшеница, которую они привезли, Каролина!

Ей нас не одолеть

Зима длилась так долго, что казалось, она никогда не кончится. Казалось, они уже никогда по-настоящему не проснутся.

Утром Лора вылезала из постели на холод. Одевалась она внизу возле печки, которую папа растапливал перед уходом в хлев. На завтрак они ели вчерашний чёрный хлеб. Потом Лора с мамой и Мэри мололи пшеницу и целый день скручивали жгуты из сена. Огонь не должен гаснуть, потому что в кухне очень холодно. Потом они снова ели чёрствый хлеб. Потом Лора залезала в холодную постель и дрожала, пока ей не удавалось согреться, чтобы уснуть.

На следующее утро она снова вылезала из постели на холод. Она одевалась на холодной кухне возле печки. Она ела чёрствый чёрный хлеб. Когда подходила её очередь, она молола пшеницу и скручивала сено. Но она ни на минуту по-настоящему не просыпалась. Она чувствовала, что холод и буря окончательно её доконали. Она чувствовала себя тупой, вялой и никак не могла проснуться.

Уроков больше не было. На свете не было ничего кроме холода, тьмы, работы, чёрствого чёрного хлеба и воя ветра. Буря всё время была рядом, за стенами. Иногда она затихала, словно чего-то ждала, но потом с новой силой набрасывалась на дом, трясла его, выла и яростно ревела.

Зима длилась очень долго. Ей не было конца.

По утрам папа больше не пел свою печальную песню. В ясные дни он таскал сено. Иногда метель длилась всего два дня, а потом выдавались три или четыре ясных морозных дня, и пурга начиналась снова.

— Мы её переживём, — уверенно говорил папа. — У неё тоже уже осталось мало времени. Март близится к концу. Мы продержимся дольше, чем она.

— Пшеницы, слава Богу, нам хватит, — подхватывала мама. — Мы должны быть за это благодарны.