Долгая навигация - [49]

Раскатывалась навигация.

Дней не успевали замечать.

Просыпались, и было смешно.

Смешно — что солнце, что гонит вентиляция летнюю, утреннюю свежесть, что жрать охота, что пресной воды вдоволь — и хочется, как Кроха говорит, «поломать чего-нибудь железненькое»… Лето слепило свежим, несмешанным светом: море, и небо, и сталь, и загар.

…Стояли на якоре, отдыхая, — в узком длинном проливе. Из темной и теплой воды поднимались — раз в семь выше мачт — красноватые, с черными, синими тенями скалы, и на скалах, в кружащейся высоте, слепила глаз закатная медь сосен. Пролив подремывал, подремывал корабль. После двух суток работы в кубриках спали вповалку. За четыре часа вахты на мостике Валька на скалы нагляделся, и торпедный катер, несшийся к кораблю, стал развлечением.

— Милашкин, Степан Андреич, — сказал, глядя в бинокль, Блондин. — Будь здоров, Валя. Сейчас он вам вставит.

Обладатель фамилии Милашкин, флагманский специалист радиотехнической службы, был грубый мужик в мятых погонах капитана третьего ранга, с обветренной, в багряных застругах физиономией и в мятой фуражке с длинным, «ллойдовским» козырьком — такие кепки в бухте уважали.

— Новиков! — уверенно сказал он, упредив Валькин доклад. — Друг Харсеев? — Голос его состоял как бы из двух отдельных слоев: поверху нормальный тон, а ниже скрипели и потрескивали многочисленные зубчатые колесики.

Предъявили бывшего рабочим по камбузу Захара: в белой куртке, растерянно утиравшего колпаком пот с лица. Возник из пустоты скучающий Шура. Шуре Милашкин молча, с хрустом костяшек пожал руку.

— Но, братья-акустики! По коням.

Захар сиганул в люк первым, Милашкин вторым, и Шура с Валькой, задраив дверь, уселись почти на его плечах.

— Тревога, — заскрипел Милашкин. — Туман, — и вынул из портсигара папиросу. — Прямым попаданием разбита радиолокационная станция. Открыть вахту!

Сидевший в кресле Захар молча начал работать. Милашкин надел вторую пару телефонов, Шура и Валька прижали к вискам по наушнику от третьей. Стрелки приборов встали на место, и сразу ударил ритмический гул. Это были, без сомнения, торпедные катера — но где? Гул нарастал и наваливался со всех сторон…

Скалы!

Гладкая ловушка отвесных, уходящих в глубину скал отшвыривала звук, не погашая мощности — и даже усиливая ее параболическим отражением; Захар отчаянно крутил штурвал, отчаянно вертелся под днищем вибратор: шум винтов гремел отовсюду.

— Н-но… — сказал с укоризной Милашкин, и Захар переключился в «эхо»: тик-то… тик-тан… тик-тонн!.. Поймал! Звоны эха били быстрее и быстрее, тон был — кильватерная струя от винтов: три катера, вылущенных Захаром из вязкого шума, летели на «полста третий»… и Захар, словно подслушав Валькину нетерпеливость и азарт, перебросил станцию в «шум». Три волны шумов вдавливались в виски: ближняя, самая громкая, была эхом от скал, дальняя — эхом, что катилось по следу катеров, а где-то в середине, размытые, забитые многократным эхом, не прослушивались даже, а угадывались настоящие винты… Грохот, сквозь который нужно было их взять, стоял невыносимый; хорошо, научил Шура держать телефоны на височных костях… Захар, опережая Валькины опасения, вертел станцией именно так, как сделал бы Валька, и выкрикивал полушепотом-полухрипом, которого никогда и никто от него не слыхал, пеленги, пеленги, пеленги на проклятые катера… Вальку колотило от волнения и азарта, он не видел ничего, только жаркую и холодную сумятицу шумов: винты в теплом эхе были холоднее и звонче…

Милашкин, разминая и покатывая в коричневых пальцах папиросу, слушал, поглядывал на Захара, на Вальку, на Шуру. Шура быстро писал цифры в вахтенном журнале, пальцы Шуры подрагивали: неэкономно, эмоционально работал Захар. Валька кусал красные от прилива крови губы.

Захара затрясло, когда два катера пошли от него справа, а третий слева, и в этот же момент справа, над самым вибратором, торопливыми взрывами заработали винты катера, с которым пришел Милашкин, и весь закрученный в карусель гром и вой размазывался бьющим по вискам эхом от близких — триста метров! — скал… выворачивая вибратор, бешеным усилием держа в висках все четыре катера, Захар со звериным упорством докладывал пеленги — пока катера не заглушили моторы…

— Отбой.

«Атака» длилась три с половиной минуты.

С Захара и Вальки тек пот.

— Взято. А торпеды — взял бы? — коротко, в упор заскрипел Милашкин. Захар с Валькой задумались, проигрывая и разматывая метель от винтов и громового эха заново, и, угадав, разместив в ней попискивание и подвывание торпед, кивнули.

— Брехня! — сказал Милашкин и бросил папиросу в зубы. — В этой каменной бутылке?.. Брехня. — И полез наверх. — Брехня… — просвербили в тамбуре колесики его навек простуженной глотки, и, еще дальше и неразличимей: — Акустики…

К вечернему чаю Шура принес им доподлинные слова Милашкина, сказанные старпому: «Смешные пацаны». На что Луговской ответил: «Вполне».

…Задание исчерпывалось, и они возвращались, с нетерпением высматривая вход в бухту, где дадут на спокойной воде выспаться, где письма, баня, кино… и если пошлют работать на берег, то можно полежать на траве.