Доктор Захарьин. Pro et contra - [78]
С помощью своего банкира Захарьин присмотрел для себя и не то в конце 1870-х, не то в начале 1880-х годов купил усадьбу Куркино под Москвой площадью 30 десятин и поместье в 3600 десятин при селе Варга (в другом написании Вирга) в Нижнеломовском уезде Пензенской губернии. Примерно десять лет имение Варга считалось «благоприобретённым», но в 1893 году Захарьин объявил его «родовым».[456] Все-таки представителю древнего дворянского рода, известного со времени правления Михаила Фёдоровича, надлежало обладать только родовым, а не каким-то «благоприобретённым» имением.
Как всякий стремительно разбогатевший плутократ, Поляков отчётливо сознавал необходимость привлечения на свою сторону потенциально недоброжелательных журналистов. Рассчитывая не столько на благожелательность, сколько на снисходительность прессы, он заключил негласный союз с таким общепризнанным, хотя и труднопредсказуемым авторитетом, как редактор газеты «Московские Ведомости» Катков, которого величали иногда «руководителем общественного мнения». Помимо острого пера, он обладал ещё двумя несомненными для банкира достоинствами – бесстыдством и продажностью. Совершенно естественно, что Катков оказался одним из крупных акционеров Московского Земельного банка.[457] Кроме дивидендов на акции, редактор «Московских Ведомостей» регулярно получал от Полякова ежегодную субсидию в размере 35 тысяч рублей за публикации заказных статей, а эпизодически – различные премии по тому или иному конкретному поводу, например, за содействие строительству Моршанско-Сызранской железнодорожной линии.[458]
Для Захарьина, благоговевшего перед Катковым, многосторонние связи редактора «Московских Ведомостей» с могущественным банкиром служили веским аргументом в пользу того, чтобы держать значительную часть своих средств в одном из банков Полякова (вероятнее всего, в Московском Земельном банке). Профессор даже завёл себе так называемого фактора в лице безраздельно преданного ему и неизменно дежурившего у двери его кабинета клинического фельдшера Иловайского (искусного мастера ставить пиявки) и, дабы меньше утруждать больную ногу, систематически посылал своего особо доверенного комиссионера в банк с различными поручениями. По возвращении фактора из банка Захарьин ложился на диван и часами подсчитывал полученные доходы, а иногда и непредвиденные убытки.[459]
В своих взаимоотношениях с банкиром разбогатевший Захарьин прилежно копировал образ действий не только Каткова, но и князя Долгорукова, генерал-адъютанта (1855) и генерала от кавалерии (1867), назначенного московским генерал-губернатором в 1865 году. Быстро снискавший себе стойкую популярность в Москве, много сделавший для благоустройства города, за что не раз получал Высочайшую благодарность Александра II, князь Долгоруков выделялся на фоне ординарных сановников того времени не просто редкостной веротерпимостью, а фактически полным отсутствием ксенофобии.
С председателем Московской еврейской общины Поляковым князя связывали обоюдные уважение и приязнь. Недоброхоты поговаривали, правда, будто непонятную для квасных патриотов княжескую симпатию щедро оплачивал один из банков Полякова. Действительно, московский генерал-губернатор беспрестанно нуждался в финансовом подспорье, так как жить привык широко, а достаточными для этого средствами не располагал.[460] Вынужденный зачастую экономить, он даже прослыл скрягой среди дремучего замоскворецкого купечества, поскольку на балах в генерал-губернаторском доме ужин подавали очень поздно, лишь после того как значительная часть гостей разъезжалась.[461] Иной раз ему припоминали также историю появления в Московском университете четырёх стипендий имени Его Сиятельства: две из них учредили на капитал, собранный в добровольно-принудительном порядке у жителей всех сословий Московской губернии, одну – на деньги лиц, ранее служивших или продолжавших служить под непосредственным начальством князя, и одну – на средства Московской мещанской управы.[462]
8.4. Московский генерал-губернатор князь В.А. Долгоруков (1880-е годы).
Не обращая никакого внимания на бродившие по Москве и Петербургу слухи о его скаредности и зависимости «от еврейского банкира», князь протежировал Полякову настолько явно, что это «особое покровительство» возбуждало подчас недовольство отдельных журналистов и правительственных чиновников. В министерских канцеляриях негодовали по поводу того, что у Полякова числилось 256 поваров, «разновременно получивших на этом основании право жительства в Москве», но ежедневной стряпнёй не занимавшихся.[463] Рассказывали, будто однажды на аудиенции разгневанный Александр III спросил у князя: «Кто в Москве генерал-губернатор, вы или Поляков?»[464]
Весной 1891 года Александр III, всерьёз обеспокоенный непрерывно возраставшим экономическим (и отчасти политическим) влиянием Полякова, счёл за благо для Москвы и Московской губернии отправить в отставку князя Долгорукова. В день отъезда князя из Москвы на вокзале столпились городские обыватели и чиновники. Уволенный генерал-губернатор невозмутимо прошагал мимо них, вежливо наклоняя голову, но вдруг, заметив среди провожавших Полякова с женой, кинулся к ним, расцеловался и сразу после этого вошёл в вагон.
