Доктор Захарьин. Pro et contra - [32]
Видный московский предприниматель Варенцов оказался однажды невольным свидетелем своеобразного провала Захарьина в дисфорический статус. В связи с тяжёлой болезнью учредителя Среднеазиатского торгово-промышленного товарищества Варенцов был вынужден обратиться за помощью к Захарьину. Мрачно выслушав его просьбу и окинув его суровым взглядом злых черных глаз, профессор предложил ему подождать в приёмной, а сам выскочил в соседнее помещение, откуда сразу же донёсся очень громкий шум: «битье палкой мебели, падение её, треск». Ошеломлённый Варенцов разволновался, не понимая, чем вызвал такое недовольство профессора. Тем временем ситуация развивалась, по рассказу Варенцова, следующим образом:
«Треск и шум продолжался минут 15 или 20, наконец притих. Отворилась дверь, и вбежал взбешённый, с глазами, полными ненависти, Захарьин, начавший упрекать меня: “Вы, молодой человек, учившийся в высшем учебном заведении, позволили меня назвать доктором!. Я открыл рот, чтобы извиниться. “Молчите! Вся Россия знает, что я не езжу по приглашению больных. У меня лечатся великие князья, министры, другие известные лица, и все знают, что я приезжаю по приглашению докторов”. Я стоял перед ним сконфуженный, подавленный своей ошибкой: действительно назвал его доктором! Опять хотел извиниться. “Молчите! Посидите немного, я скоро вернусь…” Он выбежал из комнаты, битье и треск продолжались, но с меньшим уже шумом, и наконец замолкли. Через некоторое время Захарьин вошёл спокойный и даже сконфуженный: “Извините меня, я больной человек!” Посадил меня рядом и начал обстоятельно расспрашивать о больном…»[204]
Родственникам его пациентов, да и самим больным приходилось соблюдать целый ряд условий, дававших им шанс избежать профессорского гнева. В связи с этим его консультации быстро превратились в особый обряд, многократно описанный современниками.
В приёмной Захарьина соблюдалась максимально возможная тишина. Его ассистенты общались между собой и с больными шёпотом, а перемещались осторожно, как в храме. Чтобы покашлять, чихнуть или высморкаться, пациенты должны были выходить в отдалённое помещение. Во время консультации больным запрещалось совершать какие–либо непроизвольные движения, о чем-либо спрашивать и тем более перебивать профессора – надо было лишь чётко, по-военному, отвечать на предлагаемые им вопросы. Если же больной, забывшись, позволял себе одну или несколько коротких фраз, профессор мгновенно закипал от возмущения. В такие минуты он приобретал явственное сходство с прибывшим на смотр штабным генералом, готовым по самому ничтожному поводу обрушить своё негодование на младших офицеров и нижних чинов, а всякую попытку оправдания пресечь, подобно императору Николаю I, грозным окриком: «Не рассуждать!»
Стоит отметить, что аналогичную методику опроса больных описал Чехов в рассказе «Ионыч». Подобно Захарьину, главный герой этого рассказа доктор Старцев, принимая больных, обыкновенно сердился, нетерпеливо стучал палкой об пол и кричал неприятным голосом: «Извольте отвечать только на вопросы! не разговаривать!». Может быть, именно Захарьин послужил прототипом доктора Старцева?
Требования Захарьина ужесточались, если он изъявлял согласие посетить больного. К приезду профессора для больного освобождали помещение на первом этаже. Если это условие было невыполнимым, то на каждом лестничном марше ставили стулья (обязательно венские), дабы профессор мог пару минут передохнуть. Стенные и напольные часы останавливали, дабы качания маятника не путали мыслей профессора. Соседей просили отправить детей на прогулку и не рубить мясо для котлет большим ножом на дубовой доске, дабы никакой посторонний шум не потревожил тонкого слуха профессора. Поскольку один лишь вид клетки с канарейкой вызывал у профессора содрогание, певчих птиц, а заодно собак и кошек отдавали на время друзьям и знакомым. Несмотря на все предосторожности, как-то раз при консультации больной Захарьину помешали воробьи, оживлённо обсуждавшие свои проблемы на карнизе окна.[205]
Для самого Захарьина выделяли отдельную комнату, где его ожидали лёгкий завтрак (например, зернистая икра известной российской фирмы с калачами из филипповской булочной) и коробка шоколадных конфет из определенного кондитерского магазина на Кузнецком мосту. Осмотрев больного, Захарьин удалялся в приготовленное для него помещение. Там он в полной тишине и одиночестве имитировал напряжённую работу мысли, как бы раздумывая о диагнозе, и укреплял свои силы запасённой для него снедью. Неторопливо поглощая всё, что находилось перед ним на столе, он словно мстил всему человечеству вообще и хозяевам дома в частности за безотрадное своё детство деревенской золушки, за скромную свою юность нахлебника под крышей у родного дяди и за годы ученичества, когда ему, ещё ассистенту Овера, приходилось взамен гонорара довольствоваться непритязательным обедом при частном визите к больному вместе с профессором Варвинским и его адъюнктом.
