Доктор Захарьин. Pro et contra - [31]

4.2. Французский физиолог Клод Бернар.

Сумасброд

Непомерные доходы от частной практики не принесли Захарьину душевного покоя. Если раньше, в бытность свою экстраординарным профессором, он обращался с коллегами и больными достаточно корректно, хотя и допускал иногда резкость тона и высказываний при консультации какой-нибудь болтливой барыни или дородного купца, то с 1872 года, после совершенно бессмысленной и покалечившей его операции, механизмы самоконтроля у него почти полностью разладились. Сколько бы ни обжигал он себе шею крепкой настойкой йода, эта отвлекающая процедура не предотвращала его эмоциональных разрядов, и тяготившая самого Захарьина раздражительность отныне с удручающим постоянством бросалась в глаза всем окружающим.

В московских гостиных всё чаще толковали о странностях Захарьина, о том, что делает он всё не по-людски, вопреки традициям, попирая общее мнение, но, как обычно случается в таких ситуациях, разговоры о чудачествах достославного профессора служили ему неплохой рекламой. Его частная практика непрестанно расширялась, а вместе с тем множились профессорские капризы и причуды, порождавшие невольные ассоциации с поведением не то истеричных дам, не то гневливых инвалидов войны.

Достаточно уравновешенный, казалось бы, раньше человек, Захарьин стал теперь нетерпимым и несдержанным. Он позволял себе грубо распекать собственных ординаторов за малейшую, нередко мнимую провинность или безжалостно бранить их в присутствии посторонних лиц, откровенно куражиться над больными и вволю унижать их родственников. Отвергая элементарные этические нормы, он мог вдруг, ни с того ни с сего опорочить перед больным незнакомого ему врача или вволю поглумиться над неприятным ему тучным пациентом, запрягая его, как лошадь, в пролётку и гоняя кругами по двору – для похудания. Считая себя непогрешимым, он рассорился с большинством коллег на факультете (в том числе с профессором Склифосовским, которому когда-то протежировал) лишь из-за того, что отдельные их суждения не совпадали с его воззрениями. Он вовсе не сомневался в своём праве кричать, стуча кулаком по столу, на ректора университета, не исполнившего какого-то его пожелания.[201] Впрочем, с петербургскими сановниками и отдельными профессорами, которым он благоволил, Захарьин держался по-прежнему корректно и невозмутимо.

4.3. Председатель ХII Международного конгресса врачей в Москве (1897) и Первого съезда российских хирургов (1900) заслуженный ординарный профессор Н.В. Склифосовский (1897).

В застольных разговорах о многотрудной деятельности Захарьина довольно часто упоминалась его палка. Почтительным ассистентам и ординаторам профессора мерещился в его руках посох патриарха, сострадательным больным – скрипучий костыль увечного воина, язвительным журналистам – суковатая дубина разбойника, тогда как люди светские видели просто старомодную трость. В действительности это была та же самая палка с резиновым наконечником, на которую Захарьин опирался уже давно, с годами всё более явственно подволакивая правую ногу с атрофированными мышцами. Этой палкой он то угрожал своим ординаторам, то замахивался на больного, то, рассвирепев по непонятной причине, громко стучал об пол в кабинете или аудитории, а однажды «в припадке болезненного исступления», по словам профессора Голубова, перебил ею хрустальные и фарфоровые туалетные принадлежности в императорском Беловежском дворце.

«Сохранились рассказы, – писал впоследствии Юдин, – что он не раз пускал в ход эту палку, разгневавшись на двух своих зятьёв за то, что те позволили себе срезать хлыстик или веточку из посаженного парка [в подмосковном захарьинском имении Куркино]. Также доставалось и куркинским крестьянам и крестьянкам, если в молодой парк забредёт корова или лошадь; о таких случаях мне рассказывали сами пострадавшие – куркинские старожилы. Но передавали, что тот же захарьинский костыль изредка обращался даже против провинившихся ассистентов в пылу особого профессорского гнева».[202] Тем не менее неизменно преданные ему ученики усматривали в эгоцентрической бесцеремонности, грубости и невоздержанности своего босса особого рода деликатность.

Пароксизмы профессорского буйства его последователи и биографы объясняли, как правило, «нервностью» его кипучей натуры. По существу же эти приступы полностью укладывались в клиническую картину дисфорических состояний – эпизодически возникающих (обычно у психопатических субъектов) расстройств настроения, приобретающего угрюмую и злобную окраску, с немотивированными вспышками гнева (или, скорее, неспособностью из-за утраты самоконтроля сдержать негодование) и склонностью к агрессивным поступкам.

Иногда у Захарьина бывали истероподобные припадки, но всякий раз в таких случаях его хамское обращение с каким-нибудь купцом второй гильдии мгновенно преображалось в елейную почтительность при появлении в кабинете профессора влиятельного чиновника или пациентки из высшего света. Вспылив на не угодившего ему своими реакциями больного, немолодой профессор мог расхаживать по комнате, «нервно вздрагивая», но быстро успокаиваясь после рюмки валериановых капель, или падать на диван и колотить по нему ногами, словно ребёнок, домогавшийся от родителей новой игрушки.