Доктор Сергеев - [35]

Крупный, обросший рыжеватой бородой санитар Бушуев был солиден и важен. Серые глаза смотрели ласково и умно. Костя почувствовал к нему симпатию. Санитар, родом уралец, служил когда-то в Ленинграде. Он обрадовался Сергееву, словно встретил земляка.

— Спервоначалу будет трудненько… — дружески говорил ему санитар. — Потом легче будет. А люди наши — первый сорт! Люди — на подбор: один старший хирург чего стоит! А комиссар и того лучше! Не парень, а золото!

Операции были в разгаре. Ассистировали сестры. На соседнем столе оперировал молодой врач, и Костя неожиданно узнал в нем своего сокурсника Николая Трофимова.

«Неужели он?» — не веря собственным глазам, подумал Костя.

Трофимов нагнулся над больным, белый колпак плотно закрывал голову, почти все лицо было прикрыто маской, но Костя узнал его сразу именно благодаря позе, мгновенно напомнившей облик того студента, с которым он работал сначала в анатомичке, а позднее, на четвертом курсе, в клинике Беляева. Тот же изгиб фигуры, тот же поворот головы. Пока сестра помогала Косте надевать халат и вытирала его перчатки спиртом, он неотрывно всматривался в Трофимова, но молчал, боясь отвлечь его.

«Так вот где мы встретились, вот на какой работе столкнулись…» — подумал Костя.

— Военврач Сергеев! — оторвался старший хирург от своего стола. — Вы готовы? Возьмите на третий стол вон того раненого, посмотрите!

Сестра уже сняла с больного простыню, санитары поднимали его, но Костя, осмотрев ранение, с ужасом почувствовал, что не готов к сложной операции, что не сможет один провести ее.

В эту минуту его окликнул Трофимов:

— Костя? Неужели ты?!

Он стоял у своего стола с покрытым кровью скальпелем в руке. Глаза его выражали радость и удивление.

Костя подошел ближе.

— А я сразу узнал тебя, — сказал он и, волнуясь, прибавил:

— Послушай, Николай, мне надо сейчас оперировать… кажется, сделать ампутацию, но я… сознаться… немного растерялся…

— Приготовься, я сейчас закончу и помогу. Но, боже мой, какие бывают встречи!

Костя вернулся к своему столу, нащупал у раненого раздробление коленного сустава и понял, что ампутация действительно неизбежна, но сам решиться на нее не мог. Он посоветовался со старшим врачом и тот, посмотрев, коротко проговорил:

— Режьте.

Но резал Трофимов, а Костя только ассистировал.

И то, как Трофимов легко сделал круговой надрез большим двухсторонним ампутационным ножом, как быстро он сменил его на маленький резекционный, когда дошел до плотных сухожилий вблизи суставов, и то, как просто он взял дуговую пилу и ровно перепилил кость — все говорило о профессиональном опыте Трофимова, имеющего за спиной всего лишь один год практики. Костя почувствовал глубокую неловкость за свою, как ему казалось, полную неподготовленность к делу, которое сейчас было так нужно. Когда же, казалось совсем близко, раздался оглушительный грохот разорвавшегося снаряда и Костя, побледнев, вздрогнул всем телом, в то время как все оставались невозмутимы, а Трофимов даже не поднял головы, Костя ощутил себя совсем жалким человеком.

— Ничего, ничего, — сказал Трофимов, — завтра ты будешь все делать не хуже меня.

Но оперировать Сергееву пришлось даже не завтра, а в тот же вечер. Беспрерывный поток раненых требовал работы на всех столах, и Сергеев, быстро освоившись с обстановкой, стал делать наиболее легкие, но все же и не совсем простые операции.

Все говорило о длительных, упорных боях. От раненых шел горячий запах сухой земли, пороха, еще чего-то неуловимого, что было присуще только им одним и резко отличало их от всех других людей.

Они не жаловались, почти не стонали, редко просили о чем-нибудь.

— Больно? — спрашивал Костя, боясь при исследовании причинить раненому лишние страдания.

— Ничего, товарищ военврач, потерплю… — почти одинаковыми словами отвечали и совсем молодые, и средних лет бойцы, и командиры, и кадровые, и запасные.

«Удивительные люди…» — думал Костя.

— Я говорю на полковом пункте: «Пустите меня обратно в часть», — извиняющимся тоном объяснял Косте молодой танкист с большой резаной раной, — а они отвечают: «Не имеем никакого полного права, обязаны отправить с таким ранением в медсанбат…» И вот, товарищ военврач, очень извиняюсь, отправили. А мне надо обратно, у меня там товарищи остались.

Костя долго объяснял огорченному танкисту, что до заживления раны ему придется полежать в тыловом госпитале, но тот так и не поверил, что «из-за такого пустяка» необходимо отправлять в тыл.

И Соколов, и Трофимов, и соседняя вторая бригада, и большинство людей медсанбата не спали уже третью ночь. Шестьдесят восемь часов подряд они принимали, осматривали, оперировали, транспортировали в тыл.

Старший хирург, военврач второго ранга Иван Николаевич Соколов, человек лет сорока, худощавый и бледный, обросший седоватой щетиной, в небольших перерывах между операциями бессильно опускался на ящик у стола, а когда надо было браться снова за работу, едва поднимался с места. И Трофимов, также чудовищно уставший, все боялся, что внезапно уснет и свалится на операционный стол. И фельдшера, и сестры, и санитары, и шоферы одинаково напряженно боролись со сном и поддерживали себя крепким, почти черным чаем, рекомендованным Соколовым против усталости.