Доктор Сергеев - [20]

«Неужели он знает и вчерашнюю историю с пьяным скандалом?.. — с ужасом подумал Костя. — Кто мог рассказать об этом?»

— У вас вспыльчивый характер… — продолжал секретарь. — Еще студентом вы нередко бывали несдержанны, слишком горячились… В спорах бывали резки… Мы знаем, что все это от твердой линии, что ли… От принципиальности, уверенности в своей правоте… И так далее… Но надо быть сдержанней. Надо научиться владеть собой. Нельзя же, в самом деле, по каждому поводу кричать, вступать в грубый спор… Нельзя оскорблять людей…

— Но со мной это бывает очень редко… — попробовал оправдаться Костя. — Совсем редко… Когда уж очень выводят из терпения.

— Да, не часто, — согласился секретарь. — Я знаю. Но этого не должно быть совсем. Каждого из нас выводят иногда из терпения. И мы немало выводим других из терпения… Значит ли это, что мы должны отвечать грубо? Говорить дерзости? Хлопать дверьми? Оскорблять? И так далее… Ведь Степан Николаевич — старый, опытный врач, почтенный человек, отец семейства… У него дети — врачи, ученики — врачи…

— Да, да… — тяжело смутился Костя. — Я все знаю, и мне очень неприятно…

Как всегда в минуты смущения или недовольства собой, он часто снимал очки, тщательно протирал стекла, снова надевал их, поправлял и снова снимал Близорукие глаза его становились мягче, добрее, и сам он вдруг казался беспомощным, будто, сняв очки, он обезоруживал себя, сдавался. И это выражение лица в свою очередь обезоруживало и собеседника. Секретарь улыбнулся.

— Поймите, Сергеев… — сказал он совсем просто, совсем по-дружески. — Вы комсомолец… Хороший комсомолец… В школе и в институте вы всегда были на лучшем счету… И мы хотим, чтобы вы были безупречны во всем, даже во внешнем своем поведении… Вы должны быть примером для молодежи не только в основном и главном, но и во всем — в быту…

«Знает…» — снова испуганно подумал Костя.

— …в манере держать себя, разговаривать, спорить, возражать старшим и так далее… Надеюсь, вы согласны с этим?

— Да, конечно. В истории со Степаном Николаевичем я очень виноват… но я извинился… он простил…

— А тут мы еще как раз ознакомились с вашим заявлением о вступлении в партию и полностью поддерживаем ваше желание… У вас две хорошие рекомендации… Очень хорошие…

Костя надел очки, сел ровнее, словно приготовился выслушать что-то очень важное, большое.

— Бюро ВЛКСМ охотно даст вам третью… Активно поддержит вас.

— Спасибо!..

Они беседовали еще с полчаса. Костя рассказал секретарю о своем намерении перейти в эндокринологическое отделение клиники, и секретарь его одобрил, Васильев охотно рассказывал о новых успехах хирургии, и Костя жадно слушал его. И только тогда, когда в кабинет вошла группа студентов и отвлекла секретаря, Костя, успокоенный и умиротворенный, вышел.

«Как хорошо, что он ничего не знает о вчерашней истории… — думал Костя. — Это было бы ужасно… И так от стыда некуда деваться…»

VIII

Костя работал в эндокринологическом отделении клиники. Все, что его волновало в последние недели, теперь благоприятно разрешалось, и он мог целиком, как и мечтал, отдаться делу, казавшемуся ему бесконечно интересным, открывающим огромные возможности. Ему еще в институте ясно представлялось, что в основе многих болезней лежат те или иные патологические изменения в каком-нибудь органе внутренней секреции. И то обстоятельство, что заболевание этого одного органа нередко вовлекает в болезненный процесс всю эндокринную систему и порождает целый ряд самых различных заболеваний, заставляло его с особенным увлечением предаваться клиническому изучению большой, сложной, но, очевидно, далеко не до конца изученной отрасли медицины.

В палатах его отделения лежало много больных, и каждый из них был несчастен только оттого, что какая-то железа неизвестно почему — и это «неизвестно почему» больше всего терзало Костю — отказалась работать нормально. Что знал этот больной об этой железе до того, как он заболел? Ничего. А теперь все его страдания идут от нее, все мысли сосредоточены вокруг нее, вся жизнь изменилась, и может быть прервется, только из-за нее.

Больная Катенька — так ее называли в палате все, и профессор, и сестры, и сиделки, и больные — любила показывать свои фотографические карточки и заливалась краской, когда ей говорили «какая красавица!» А сейчас невозможно было поверить, что эта красавица была она — Катенька, — и всего лишь год тому назад. Щеки ее глубоко запали, глаза были резко выпучены и неестественно блестели, шея раздута, будто в нее вдавили мяч, на коже лица всегда выступали крохотные капельки пота. Пальцы ее, когда она протягивала руки, мелко дрожали. И девушка часто плакала, раздражалась и грубо кричала на больных и на персонал. И все только потому, что щитовидная железа увеличилась, по причине никому не известной, и стала выделять в кровь больше секреции — тироксина, чем это организму требовалось.

А рядом с Катенькой лежала девочка Лялька, лет шести, маленькая, намного меньше, чем ей полагалось по возрасту. Странно грубая кожа ее, особенно на веках и на шее, делала ее не похожей на ребенка, а узкие, вследствие отечности век, глазные щели, отсутствие мимики и поперечные складки на лбу придавали ей тупой вид. И это уродство возникло только потому, что вскоре после рождения у девочки началось необъяснимого происхождения уменьшение щитовидной железы, а родители только теперь догадались привезти ее, правда издалека, в специальную клинику.