Доктор Сакс - [18]
25
Когда Джо жил на Банкер-Хилл-стрит, и нам было по 8, 9, мы первым делом обследовали берега Мерримака в той части вдоль Лейквью-авеню, что была тогда польскими трущобами, где река плыла грязно, кротко без скальнорева вдоль громадных красных стен «Бумагопрядилен Бутта», — мы дождливыми воскресными днями в феврале бегали туда пинать плавучие льдины и ржавые пустые канистры из-под керосина, и шины, и всякую дрянь — Однажды провалились по самые бедра, все вымокли — Старший брат Генри насрал под дерево, на самом деле насрал, присел на корточки и нацелился взрывом в сторону, ужас. Мы обнаружили жирную парочку, любовники расплетали огромные ноги дамы в ямочках и волосатые муженоги из совокупления на подстилке журнальчиков про кино, пустых банок, крысиного тряпья, грязи, травы и соломы на полусклоне в кустах… серый день лета, они восхитительно объединились на полевой свалке у реки… а ночью вернулись, темнее, дичее, сексуальнее, с фонариками, непристойными журналами, трясущимися руками, засосами, украдкими прислушиваньями к Шуму Времени в реке, на мануфактурах, мостах и улицах Лоуэлла… дикоглазые в небесах, они потрахались и пошли домой.
Мы с Джо обыскивали там всю реку… чем темнее и дождливее время, тем лучше… Мы выуживали дрянь из реки. Неведомое и забытое утро имело место во дворе ветхого двухэтажного дома на углу Лейквью и Банкер-Хилл, где мы кидали дрова и мячи вверх-вниз в воздух, а матери на нас орали, мы только что подружились, — как забывать воспоминание о следующем утре понедельника в школе — фу, невозможно забыть школьный кошмар… грядет… понедельник —
Однажды днем — в призрачных дворах Св. Людовика, на хрумких гравиях переменки, в раздевалках банановый дух, монахиня приглаживает мне волосы водой из каплющей трубы в писсуаре, сырой мрачный сумрак и грехи коридоров и углов, где к тому же (на девчачьей стороне) моя сестра Нин носилась в вечностях, отзывающих эхом ее собственного кошмара, — однажды днем, пока вся школа стояла молча на полуденном гравии, слушав и ерзая, Джо, который совершил некий pêcher (грешок) на переменке, отлупили линейкой с железными краешками по заднице в кабинете у Сестры-Настоятельницы — как же он визжал и выл, когда я спросил у него потом об этом, он ответил: «Больно» — и никак не оправдывался за поднятый вой. Джо всегда был большой ковбой. Мы играли на поле у какого-то старого Фермера (Фермера Келли) — у него был важный дом на Западной Шестой с сопутствующим огромнодеревом и сараями, 100-летняя ферма, посреди среднеклассовых коттеджиков Сентралвилля, за размахом широких полей, яблоками, низинами, лугами, поблизости и кукуруза растет, заборы, — а по флангу его приход св. Людовика (дом священника и церковь, и школа, и зал собраний, и разбитое печальнополе переменок) (Св. Людовик, где похороны моего брата помрачились судорожным мерцаньем у меня в глазах… в смутном дальнем одиночестве далеко отсюда и отныне… забытые дожди накрыли саваном и перенакрыли кладбище)… Фермер Келли — его старый дом, освещенный маслом, мигачил в глыби ночных деревьев, когда мы проходили мимо от моего дома к Джо, нам всегда бывало интересно, что за старый таинственный отшельник он, должно быть, я знал фермеров и жизнь на ферме от Дяди Джона Жираду в лесах Нэшуа, куда ездил летом… к опаутиненному Саксу лесных дерев —
Пацан через дорогу от Джо умер, мы слышали рыданья; еще один пацан на улице между Джо и моей, умер — дождь, цветы — запах цветов — умер старый Легионер, в сине-золотых ужасах ткани и бархата, и регалий, и бумажных венков, и трупной смерти атласных подушек — Ой-ёй-ёй ненавижу все это — вся моя смерть и Сакс обернуты атласными гробами — Граф Кондю в одном таком спал весь день под Замком — лиловогубый — в них хоронили маленьких мальчиков — я и своего брата видел в атласном гробу, ему было девять, лежал с недвижностью лица моей бывшей жены во сне, свершенный, сожаленный — гроб мелькает полосами, пауки подбираются к его ручке под низом — лежал бы под солнцем червей, искал барашков небесных — не мазал бы больше призрака в тех саванных залах песка воплощенной земли, увешанных портьерами зерна ярусами вглупь дупь дерьмь — ну и нашел, на что пялиться, — ДА ЕЩЕ И СКВОЗЬ ГНИЮЩИЙ АТЛАС.
Я отказался от церкви, чтоб облегчить себе ужасы, — слишком много свечного света, слишком много воска —
У себя в смерти я предпочитаю реки или моря и другие континенты, только не атласную смерть в Атласном Массачусетном Лоуэлле — с епископом Сент-Жан-де-Батиста Стоуна, который крестил Жерара, с венком под дождем, четки у него на железном носу: «Мама, он меня крестил?»
«Нет, он крестил Жерара», хорошо бы — я просто был немного слишком юн, чтобы меня крестил Святой Героической Церкви, а Жерар нет, и так он был крещен, святой действительно так умер — дождь поперек Серого Барочного фасада Страсбургского Собора Руо[47], Большого Кафедрального Лица церкви Св. Жан-Батиста на Мерримак-стрит у печальной концевздымающейся кучи Эйкена от многоквартирок Муди-стрит — ниже нагромождены грукующие реки.
Доктор Сакс пересекал тьмы меж столбов в церкви во время вечерни.
Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры – писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы.
"Бродяги Дхармы" – праздник глухих уголков, буддизма и сан-францисского поэтического возрождения, этап истории духовных поисков поколения, верившего в доброту и смирение, мудрость и экстаз.
После «Биг Сура» Керуак возвращается в Нью-Йорк. Растет количество выпитого, а депрессия продолжает набирать свои обороты. В 1965 Керуак летит в Париж, чтобы разузнать что-нибудь о своих предках. В результате этой поездки был написан роман «Сатори в Париже». Здесь уже нет ни разбитого поколения, ни революционных идей, а только скитания одинокого человека, слабо надеющегося обрести свое сатори.Сатори (яп.) - в медитативной практике дзен — внутреннее персональное переживание опыта постижения истинной природы (человека) через достижение «состояния одной мысли».
Еще при жизни Керуака провозгласили «королем битников», но он неизменно отказывался от этого титула. Все его творчество, послужившее катализатором контркультуры, пронизано желанием вырваться на свободу из общественных шаблонов, найти в жизни смысл. Поиски эти приводили к тому, что он то испытывал свой организм и психику на износ, то принимался осваивать духовные учения, в первую очередь буддизм, то путешествовал по стране и миру. Единственный в его литературном наследии сборник малой прозы «Одинокий странник» был выпущен после феноменального успеха романа «В дороге», объявленного манифестом поколения, и содержит путевые заметки, изложенные неподражаемым керуаковским стилем.
Роман «На дороге», принесший автору всемирную славу. Внешне простая история путешествий повествователя Сала Парадайза (прототипом которого послужил сам писатель) и его друга Дина Мориарти по американским и мексиканским трассам стала культовой книгой и жизненной моделью для нескольких поколений. Критики сравнивали роман Керуака с Библией и поэмами Гомера. До сих пор «На дороге» неизменно входит во все списки важнейших произведений англоязычных авторов ХХ века.
«Ангелы Опустошения» занимают особое место в творчестве выдающегося американского писателя Джека Керуака. Сюжетно продолжая самые знаменитые произведения писателя, «В дороге» и «Бродяги Дхармы», этот роман вместе с тем отражает переход от духа анархического бунтарства к разочарованию в прежних идеалах и поиску новых; стремление к Дороге сменяется желанием стабильности, постоянные путешествия в компании друзей-битников оканчиваются возвращением к домашнему очагу. Роман, таким образом, стал своего рода границей между ранним и поздним периодами творчества Керуака.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.