Доктор Есениус - [55]

Хотя со дня смерти Тихо Браге прошло больше полугода, друзья и ученики не забывали о нем.

Каждый раз, когда Есениус и Кеплер проходили через Староместский рынок, они вспоминали о своем великом друге и сворачивали к храму поклониться его светлой памяти.

В тихой задумчивости стояли они перед тяжелым надгробием из красного мрамора, вделанным в одну из храмовых колонн. Каждый про себя пытался сопоставить действительный образ славного астронома с его изображением, высеченным на камне. Скульптор увековечил Браге в необычном одеянии: в латах, как храброго бойца. В левой руке он держал меч, а правой опирался на глобус. Конечно, наряд этот был необычным для Браге, но, если поразмыслить, скульптор поступил правильно: Тихо Браге был вечным бойцом.

Однажды в воскресенье, когда Есениусы возвращались из Тынского храма, они задержались на Староместском рынке, чтобы послушать проповедника, который, видимо, дожидался здесь окончания богослужения. Как только молящиеся вышли из храма, он вскочил на край фонтана, чтобы все его хорошо видели, и стал говорить.

Это был уже знакомый Есениусу юродивый Симеон.

— Разве не глупы те, кто думает, что человека украшает платье? — восклицал юродивый. — Некоторые из них даже судьбу благодарят за то, что в красивом платье и дурак выглядит мудрецом. Но стоит ему открыть рот, и все понимают — мудрость чужда ему. Еще никогда от сотворения мира любовь к роскошным одеждам не принимала таких размеров, как сейчас. В старину всегда можно было различить по одежде, кто к какому принадлежит сословию, у кого какое ученое звание, но теперь по одежде никто не скажет, кто доктор, кто земан[25] а кто ремесленник. Ненужная это гордость, греховная это роскошь, оскорбляющая господа бога.

Пожилые люди соглашались с ним, во всяком случае некоторые, но молодежь только смеялась над исступлением юродивого.

Потом Симеон обрушился на женщин.

— Знайте, — вопил он, — что все эти мантильи и короткие шубки, которые едва закрывают вам плечи, придумал дьявол. Наши предки не носили такой богопротивной одежды, ибо они имели стыд, который у нынешних женщин пропал. Кто из благочестивых людей может без возмущения смотреть на безобразные и нескромные женские наряды?

— Не в бровь, а в глаз, — раздался за спиной Есениуса знакомый голос.

Есениус обернулся и увидел доктора Залужанского и его жену.

— Он и вас, мужчин, не пощадил, — ответила Залужанскому его супруга и дружески приветствовала пани Марию.

А Симеон продолжал:

— Исполняется пророчество, которое говорит, что чешским женщинам больше всего будут нравиться итальянцы, испанцы, голландцы и французы. Женщины будут носить платья, придуманные дьяволом, они потеряют стыд, введут в обычай кринолины, остроконечные туфли и станут появляться с обнаженной грудью. И разгневается господь бог на страну и народ чешский.

В толпе послышался смех.

Тогда Симеон возгорелся гневом праведным и припомнил слова пророка Исайи:

— «И сказал господь: за то, что дочери Сиона надменны и ходят поднявши шею и обольщая взором, и выступают величавой поступью, и гремят цепочками на ногах, оголит господь темя дочерей Сиона и обнажит господь бог срамоту их; в тот день отнимет господь их красивые цепочки, и звездочки, и лунки, и серьги, и ожерелья, и опахала, и запястья, пояса и сосуды с духами, и привески волшебные, перстни и кольца в носу, верхнюю одежду, нижнюю, и платки и кошельки, светлые тонкие епанчи и повязки и покрывала.

И будет вместо благовония зловоние, и вместо пояса будет веревка, и вместо завитых волос плешь, и вместо широкой епанчи узкое вретище… Мужи твои падут от меча, и храбрые твои — на воине».

В глазах проповедника сверкал гнев, который смущал сердца, наполняя их тревогой за будущее.

Веселый смех, который в начале проповеди сопровождал речь Симеона, постепенно совсем смолк, и на рыночной площади стало так тихо, что слова юродивого, падавшие на головы присутствующих, гремели со страшною силою, словно раскаты грома.

— Горе тем, кто пишет неправедные законы, и тем, кто исполняет их, попирая права бедных в суде, и вершит насилие над моим народом, обижая вдов, обездоливая сирот. Что станете вы делать в день испытания и горя, которое придет издалека? К чьей помощи вы прибегнете и где сохраните свою славу, чтобы не согнуться под оковами и не упасть вместе с мертвыми?

Через пару дней, разговаривая с Бахачеком, Есениус вспомнил о Симеоне:

— Я слышал проповедь этого юродивого. О нем кто-нибудь заботится?

— Добрые люди поят и кормят его. А нет — он приходит к нам. Помните, вы недавно видели его здесь.

— Его речи, его проповеди внушают тревогу. Надо предостеречь его. Говорят, Симеона уже не раз брали под стражу при попытке возмутить народ…

— Но тут же и отпускали, — улыбнулся Бахачек, — как только убеждались, что он юродивый.

— Не знаю. Временами он говорит весьма разумно. Совсем как в поговорке, что устами младенцев и юродивых глаголет истина. Но правда всего обиднее.

— Пожалуй, так, — согласился Бахачек. — Симеон метит чем дальше, тем выше. Пожалуй, так не только горожанам, но и панам достанется.

— Не сносить ему тогда головы. Важные господа не потерпят правды даже от юродивого, — задумчиво заметил Есениус. — Вы бы с ним поговорили.