Доктор Есениус - [51]

Есениус стал расспрашивать Прокопа о сыновьях. Он знал, что мастер весьма ими гордится. Хирург уже успел довольно близко с ними познакомиться, ибо старший, Ондрей, вел дружбу со студентами, а младший, Вавринец, уже не раз помогал пани Марии.

— Вы, видно, очень любите своих сыновей? — вмешалась разговор пани Мария.

— Ондрей мне помогает по лекарской части, — с воодушевлением заговорил мастер Прокоп. — К банному делу охоты у него нет, а вот если надо вскрыть нарыв или палец кому отрезать, он тут как тут. Чик-чик — и готово! Ловко это у него получается.

Есениус улыбнулся тому, как усердно хвалит своего сына Прокоп.

— Весьма похвально, что он так ловок, но с этим «чик-чик» неплохо бы быть поосторожней. Перед каждой операцией хирургу следует помнить, что часть тела, которую он собирается удалить, уже никогда не отрастет. Поэтому прибегать к хирургическому вмешательству надо в самых крайних случаях.

— Конечно, конечно, — горячо подтвердил мастер Прокоп. — Я ему то же самое говорю. Но ведь вы знаете, молодежь всегда немного торопится.

— Ну, а Ваврик? — поинтересовался Есениус.

Прокоп улыбнулся:

— Он у меня лучший латинист в городской школе. В следующем году я хотел бы определить его в академию. Но не знаю, как к этому отнесутся остальные мастера…

Есениус не понял причины опасений Прокопа. Что может быть общего между «остальными мастерами» и учением Вавринца?

Банщик стал объяснять:

— Понимаете, не все так просто в нашем деле. Мы, банщики, вместе с цирюльниками в цеху ремесленников занимаем последнее место. С нашим цехом никто не считается. В костеле нам отведены худшие лавки. Даже цеховое знамя нам не разрешают иметь. Право, не знаю, удастся ли мне что-нибудь сделать для Ваврика. Пока что еще ни один мастер из нашего цеха не отдавал своего сына в высшую школу. Можете себе представить, как бы на меня обрушились мастера из других цехов! Да они бы меня на смех подняли. А может, и профессоров уговорили бы, чтоб те не принимали Вавринца.

Есениус был немного озадачен рассказом банщика. Он и не подозревал, что между ремесленниками существуют такие распри.

— Это хорошо, что вы меня обо всем предупредили. Заранее я вам ничего обещать не могу, но поговорю с профессором Бахачеком и ректором Быстржицким. Постараюсь уговорить их не чинить вашему сыну никаких препятствий.

— Благодарю вас, премного благодарю!

— Пока не за что, ведь я для вас еще ничего не сделал. Но уверен, что мне удастся склонить профессоров на вашу сторону.

— Ты что это растрещалась, как сорока? — обратился Прокоп к жене.

Но Аполена так была занята разговором с пани Марией, что даже не услышала мужа.

— Повторяю, Аполена, нам пора домой. Сыновья голодные…

— Сейчас, сейчас, я только кончу, — нетерпеливо отмахнулась Аполена и склонилась к пани Марии, чтобы досказать какую-то длинную историю.

Когда мастер Прокоп и его жена ушли, Есениус с улыбкой сказал:

— Если каждый день будет столько гостей, то работать придется, пожалуй, только ночью.

— Надеюсь, что все будет не хуже, чем в Виттенберге, — успокоила его пани Мария. — Выдержали там, выдержим и здесь.

После посещения семьи Браге, где пани Кристина и пани Мария вдоволь наплакались, вспоминая своих дорогих покойников, супруги Есениусы отправились с визитом к Кеплерам.

Иоганн рассказывал Марии о своем друге столько хорошего, что ей захотелось познакомиться с императорским математиком и его женой.

Кеплеры жили далеко, при Эммаусском монастыре.

Мария очень быстро подружилась с пани Кеплеровой. Трехмесячная Зузанка явилась тем звеном, которое мгновенно сблизило обеих женщин.

Захлебывающийся от счастья Кеплер не мог скрыть отцовской гордости. Лицо его так и сияло от добрых слов, произносимых гостьей в адрес новорожденной. Ему никак не удавалось сосредоточиться на беседе с другом; взгляд его поминутно обращался к колыбели. Он несколько раз вскакивал, заговаривал с дочкой, улыбался ей, но так как она спала, он удовлетворялся тем, что поправлял одеяльце или сползший на глаза чепчик.

Пани Мария с грустной улыбкой наблюдала за ним.

В конце концов Кеплер понял, что у женщин есть много своих дел, и предложил Есениусу пройти с ним в кабинет.

Женщины остались одни.

— А у вас есть дети? — спросила Барбора Кеплерова пани Марию.

Этот безобидный вопрос ранил Марию в самое сердце.

— К сожалению, нет. Был у нас сынок, но господь бог взял его к себе еще совсем малюткой, — ответила она глухим голосом.

— Как и у нас, — вздохнула пани Барбора. — У нас ведь двое умерло… Что поделаешь!

— Так это третий ребенок?

— Четвертый. От первого брака у меня есть двенадцатилетняя дочь, Регина. Муж мой умер, и я вышла за Кеплера. Теперь у меня двое, но Кеплер… вы даже представить себе не можете как он рад малютке. А что бы было, если бы это был сын!

— Возможно, будет и сын. Все отцы одинаковы: радуются дочерям, но мечтают о сыне. Мужское тщеславие! Мой тоже гордился, что у него сын. И вот видите… Я иногда думаю, не взял ли его бог потому, что на него возлагались такие надежды.

— Успокойтесь, дорогая пани Мария, будет еще и у вас счастье.

Пани Мария отрицательно покачала головой. Она знала, что ее мечте не суждено сбыться. Когда она задумывалась над своей жизнью, ей казалось, что она смотрит в иссякший колодец. А иногда она сравнивала себя с засохшим деревом или с бесплодное скалой… И при этом она так умела скрывать свое горе, что даже муж не догадывался о всей глубине ее страданий, о неизмеримой силе ее тоски.