Доктор Есениус - [39]

— Ты бы хотела переехать в Прагу, Мария? — спрашивает доктор жену и смотрит на нее взглядом, в котором ее опытный глаз читает уже принятое решение. И она понимает, что, как бы она не возражала, ничего не изменится.

— А я уже думала, что мы умрем здесь, в Виттенберге, — тихо отвечает Мария. — Ты же знаешь, Иоганн, с каким трудом я привыкала к Виттенбергу после Братиславы. Теперь, когда я привыкла и чувствую себя здесь как дома, снова надо менять место…

— Если бы тебе приходилось переезжать в худший город, я бы не удивлялся твоему разочарованию, — с энтузиазмом воскликнул Есениус. — Но Прага! Подумай только, мы будем жить в Праге! В непосредственной близости от императора! Можешь ли себе представить, что значит быть личным врачом этого монарха?

Мария грустно посмотрела на мужа. Ей не хотелось разочаровывать его, но она должна была это сделать.

— Почему ты хочешь переехать в Прагу, Иоганн?

Он был несколько озадачен этим вопросом, ибо не понял, что она имеет в виду.

— Ведь я же рассказывал тебе, как прекрасна Прага. А кроме того, и это гораздо важнее, — кто не поменяет плохое на хорошее? Быть личным врачом императора!

— Только это и влечет тебя в Прагу? — укоризненно спросила она.

И он стал оправдываться, как мальчик, уличенный в скверном поступке:

— Не только это… но и все, что с этим связано. Человек никогда не должен удовлетворяться достигнутым, ибо, если бы он не стремился к высшему, он неизбежно стал бы опускаться, падать… Надо постоянно стремиться к высшей цели.

Высшая цель. И все же Есениус чувствовал, что эти слова только отговорка, с помощью которой он хочет скрыть свои истинные цели. И Есениус рассердился, рассердился потому, что он, такой красноречивый, не имеет под руками достаточно убедительных аргументов, которые помогли бы ему опровергнуть возражения жены.

— Высшая цель, — повторила она за ним, как эхо, только в голосе ее прозвучала горькая усмешка. — Что ты называешь высшей целью? Почести, которых ты добьешься на государственной службе? Если бы ты был политиком или генералом, мне было бы понятно твое стремление. Но ты ученый, Иоганн. Ты врач. Существует ли для врача цель более прекрасная и возвышенная, чем стремление как можно глубже изучить свою науку, чтобы еще лучше помогать своим ближним?

Она требовательнее к нему, чем он сам. Возможно, тут играет роль разница в возрасте. Но, в конце концов, это не так уж плохо, если жена на два года старше мужа. И все же Есениусу порой кажется, что не два года, а два десятилетия разделяют их. По внешнему виду этого сказать нельзя. Она выглядит так же, как и все женщины ее возраста, ничуть не старше — где-то между тридцатью и сорока. Но какое глубокое понимание жизни в ее словах, когда она просто и трезво рассуждает о самом сложном Деле! Мария, конечно, уступает своему мужу в образовании, но она обладает удивительным свойством проникать в суть вещей; во многом Мария Фельс разбирается гораздо лучше, чем ее супруг, она ясно видит то, чего не видит он, и быстро схватывает, вернее угадывает, скрытый смысл явлений. Сколько раз ему приходилось удивляться той точности, с какой она выражала его думы, хотя говорил он совсем другое. Словно она читала его мысли.

И сейчас он понимал, что она права, но не хотел в этом признаться. Ему казалось — признай он ее правоту, и тогда ему ничем не доказать необходимость переезда в Прагу.

— Я не только врач, но и философ. Занимаюсь даже историей, а она теснейшим образом связана с политикой.

— Не вмешивался бы ты в политику, Иоганн, — тихо произнесла Мария.

Есениус вспомнил слова императора, которыми тот закончил аудиенцию, вспомнил его совет, вернее предостережение, — не заниматься политикой. И он рассердился на жену, пытавшуюся его образумить.

— Я не согласен с тем, что ученые не должны заниматься политикой. Я убежден, что человечество было бы гораздо счастливее, если бы его судьбами распоряжались философы, а не генералы и чиновники, которые осуществляют власть огнем и мечом. Не понимаю, почему бы я не мог посвятить себя политике…

Выражение лица Есениуса свидетельствовало о том, что он расстроен. Он не любил подобных разговоров. Ему казалось, что словно кто-то заглянул к нему в душу и обнаружил в ней нечто, что он пытался скрыть не только от людей, но и от самого себя.

Но Мария стояла на своем.

— Ты, значит не понимаешь, почему не должен посвящать себя политике? Хорошо, я тебе объясню. Знаю, ты будешь на меня сердиться, но я обязана тебе это сказать. — Лицо ее стало серьезным, а во взгляде, обычно таком кротком и нежном, появилась неожиданная твердость. — Да потому, что политику ты не считаешь средством помощи своим близким, а лишь средством своего успеха. Ты думаешь, что политика удовлетворит твое честолюбие скорее, чем наука. А я боюсь за тебя, Иоганн, страшно боюсь…

И слезы, хлынувшие из глаз Марии, обезоружили Есениуса. Он было собирался горячо возражать, доказывать, что она сшибается, что она плохо его знает, приписывая ему такого рода побуждения, но, когда увидел, как искренна она в своих опасениях, горячность его мигом исчезла. Он подошел к жене и крепко ее обнял: