Доктор Есениус - [2]

Посетителя делились на две группы. К одной принадлежали люди доверчивые и неопытные, не искушенные в хитросплетениях императорского двора. Они шли прямо к приемной императора или толпились в коридоре, отделявшем императорский кабинет от остальной части замка. Само собой разумеется, что слуги, кучера и носильщики оставались внизу. Целью других был Владиславский зал. Они хорошо знали, что именно там, во Владиславском зале, время бежит куда быстрее, чем в императорских приемных, и что в конечном итоге, несмотря на отдаленность этого зала, путь из него к монарху, пожалуй, куда короче прямого. Ведь даже знатным особам попасть к императору было не так-то просто. Для этого требовалось бесконечное терпение. Ждать, ждать и ждать — таков был удел каждого просителя и даже посла государя великой державы.

Доктора Есениуса должны были ожидать во Владиславском зале. Он сунул своему провожатому несколько монет и отослал его домой. Обратно он и сам доберется.

Высокие готические своды Владиславского зала отражали гул бесчисленных людских голосов. Перед посетителем возникала картина, какой он не мог увидеть нигде в мире. Зал, в котором некогда происходили грандиозные балы и карнавалы с участием императора, теперь, со времени его болезни, утратил свое назначение и превратился в гигантскую ярмарку, где встречались видные пражане и знатные чужестранцы. Это было место, где сосредоточивалась вся общественная жизнь великосветской Праги. Теперь сюда ходили уже не для того, чтобы попасть к императору и в тоскливом ожидании аудиенции рассматривать выставленные здесь витрины. Нет, пражская знать — богатые горожане и горожанки появлялись в зале, чтобы совершить выгодную сделку, перекинуться новостями, посплетничать, а главное — это прежде всего касалось дам — похвастаться нарядами. Тот, кто хотел одеться по последней моде, имел полную возможность познакомиться с образцами портняжного искусства Италии, Франции и Испании. И те из местных модниц, которым удавалось раздобыть эти туалеты, появлялись здесь с целью выставить их напоказ перед своими согражданами.

Попав в это шумное сборище, Есениус в первое мгновение растерялся. Сможет ли он найти своего знакомого среди такого множества людей, в этой толчее? Ему казалось, что это совсем не подходящее место для свидания. Но вскоре он успокоил себя тем, что его покровитель тоже будет его разыскивать.

«Если ему удается найти на небе среди многих тысяч звезд именно ту, которую нужно, почему бы ему не найти и меня среди сотен людей?» — подумал доктор и улыбнулся собственной мысли. Ведь знакомый, который назначил ему свидание, был императорский астроном Тихо Браге[2].

Прежде всего Есениус решил осмотреть коллекции. Они были вставлены в проемы окон или развешаны по стенам. Еще до того, как взгляд Есениуса охватил все это богатство, доставленное сюда предприимчивыми купцами, его тонкое обоняние уловило бесчисленные ароматы редчайших деликатесов. Приятный запах апельсинов и лимонов воскресил в его душе образ солнечной Италии, где прошли его лучшие годы — годы студенчества. Гирлянды винных ягод, висящих над головою смуглого грека в красной феске и сборчатой юбке, и черные стручки для сдобных рожков, обсыпанных миндалем, вызвали в нем волну воспоминаний о тех далеких странах, где зреют эти плоды. Ищущий найдет здесь все, чего только пожелает его душа, ибо нет на свете такой редкости, владелец которой поленился бы отправиться во Владиславский зал, чтобы сбыть ее там за сходную цену. Обладатель дорогого товара знает, что во Владиславском зале он найдет не только состоятельного покупателя, но и знатоков, умеющих оценить товар по достоинству. А такая оценка из уст знатока иной раз значит гораздо больше, чем та утроенная сумма, которую тут же отсчитывает вам богатый тупица.

Многих посетителей рукоятки дамасских сабель привлекают куда более, чем их клинки, и о достоинстве этих искусных изделий они судят лишь по украшениям из золота и драгоценных каменьев. Как врач, которому не раз приходилось иметь дело с хорошо отточенным лезвием, Есениус знает, каким хорошим помощником в его практике является нож, режущий, словно бритва. Он пробует пальцем острие этой изумительной стали и одобрительно покачивает головой. Араб, наблюдающий за каждым его движением, широко улыбается, обнажая два ряда перламутровых зубов, и предлагает ему саблю, равной которой нет на свете. Но Есениусу сабля не нужна, с него хватит кинжала, который он носит у пояса. Вот если бы у араба был нож из такой стали… К сожалению, у араба только сабля. И чужеземец-путешественник идет дальше. Он вполне разделяет тот восторг, с каким дамы рассматривают блестящие изделия чешских ювелиров, которые придали формы всевозможных геометрических тел драгоценным каменьям всех цветов и оттенков — прозрачно-чистым бриллиантам, кроваво-красным рубинам, смарагдам, напоминающим цвет горного потока, синим, как небо, сапфирам и изменчивым, переливающимся всеми цветами радуги опалам, а затем вставили их в золотые и серебряные оправы такого изящества, какое трудно себе представить. Однако возгласы удивления относятся совсем не к тонкости мастерства, а скорее к размерам каменьев и количеству золота, пошедшего на изготовление драгоценностей, хотя Есениусу кажется, что именно филигранная работа, достигшая здесь вершин совершенства, должна была бы вызвать наибольший восторг. Но смотришь дальше, и действительность снова подтверждает твою ошибку, снова сделан преждевременный вывод. Если филигранная работа ювелиров — вершина мастерства, что же тогда сказать об искусстве нюрнбергского часовщика, который сумел в железное яйцо величиной с обыкновенную грушу поместить целый часовой механизм? Без маятника, без гирь эти часы, названные в честь нюрнбергского мастера Генлейна «нюрнбергским яйцом», исправно идут. Их даже можно носить в кармане. Еще совсем недавно это восьмое чудо света имел лишь один император, а теперь его можно купить во Владиславском зале. Правда, за него надо отдать целое состояние — на эти деньги можно было бы купить деревню с несколькими десятками крепостных, — но господа из Ружи, Ружмберки, могут себе позволить и такую роскошь. А раз это могут себе позволить господа Ружмберки, то, уж само собой разумеется, почему бы не сделать того же кому-нибудь из Смиржицких, Кинских или Лобковиц… Хотя на дворе уже весна, но бородатый россиянин, меховщик из Новгорода, не может пожаловаться на плохую выручку. За плечами у него висит около двух дюжин всевозможных шкурок. Среди них и дорогой соболь, и куница, и голубой песец.