Доктор Есениус - [5]

Нетерпеливые взгляды всех присутствующих были обращены на большие двухстворчатые двери. Однако они вели не прямо в кабинет императора, а лишь в канцелярию главного камердинера Маковского. Время от времени двери распахивались, и главный камердинер важным, немного приглушенным голосом возвещал имя счастливца, которого удостаивал своим вниманием император. Остальные в эти минуты окружали камердинера, забрасывая его множеством вопросов: «Когда меня примет его императорское величество?», «Есть ли надежда попасть к императору сегодня?», «В каком настроении император?», «Какие вида на благоприятное решение моего дела?»

И за каждым таким вопросом скрывался упрек, который раздражал главного камердинера: «Почему, мол, не замолвите за меня словечко у императора? Ведь я вам заплатил двести золотых. Сколько же вам заплатил тот, кого император уже принял, пока я две недели дожидаюсь своей очереди?»

Маковский только пожимал плечами, а когда кто-то осмелился открыто бросить ему в лицо этот упрек, он холодно ответил: «Ничем не могу помочь, я свое исполнил, его императорское величество — натура непостижимая…»

Есениус остановился возле оконной ниши и с интересом рассматривал роскошную, со вкусом обставленную комнату и незнакомые лица, по которым можно было прочитать всю гамму человеческих чувств и характеров.

Как раз в то время, когда внимательный взор Есениуса обратился к висевшим на противоположной стене двум громадным картинам, на которых были воспроизведены какие-то сюжеты из греческой мифологии, дверь распахнулась и появившийся на пороге главный камердинер Маковский произнес:

— Доктор Есениус!

Есениус направился к двери. Взгляды всех присутствующих скрестились на его фигуре. Ему казалось, что он отчетливо слышит заданные шепотом вопросы: «Доктор Есениус?», «Кто это?», «Вы знакомы с ним?»

Нет, никто не был с ним знаком. Никто ничего о нем не знал. Но за этой белой дверью о нем уже было известно.

Сердце Есениуса лихорадочно забилось. Он быстро оглядел свое одеяние: не расстегнулась ли серебряная пряжка на черном низком башмаке, не прилип ли где-нибудь кусок грязи, вылетевший из-под копыт норовистого коня, к белым чулкам, плотно обтягивавшим ноги, или к желтым коротким панталонам, не испачкал ли он о стену свой синий бархатный камзол на белой шелковой подкладке? Нет, он не нашел изъянов на своем платье; даже широкий сборчатый крахмальный воротник нигде не был помят, а ножны кинжала блестели. Второпях он пригладил старательно подкрученные усики и небольшую бородку и, не снимая широкополой шляпы с белым страусовым пером, вошел в комнату.

— Не подходите к его императорскому величеству ближе чем на три шага, не начинайте первым разговора, ждите, пока император к вам обратится, не говорите слишком громко, — делал последние наставления главный камердинер.

Потом он молча указал на дверь, перед которой, скрестив свои алебарды и широко расставив ноги, стояли два стража. Когда Есениус приблизился к ним, они отвели алебарды, и камердинер бесшумно открыл дверь.

Держа шляпу в руке, Есениус вступил в императорский кабинет. Первое, что бросилось в глаза доктору, было гармоничное сочетание двух красок — красной и черной. Весь кабинет, от паркетного пола до лепного потолка, был обтянут темно-красным шелком с вытканными на нем цветами причудливой формы. Красный цвет этой обивки был таким сочным, поглощающим все остальное, что гость почти не обратил внимания на картины, висевшие на стенах, и на золоченую резную мебель. Взгляд его, не задерживаясь, скользнул по этим предметам, глаза видели лишь ярко-красный фон, на котором четко выделялась одежда императора из черного бархата. Белые чулки да цепь ордена Золотого руна, поблескивавшая на груди, дополняли его простой костюм, казавшийся еще проще, когда перед императором стояли его придворные, облаченные, как правило, в роскошные одежды.

Помня наставления камердинера, Есениус сделал определенное количество шагов с поднятой головой и остановился рядом с Браге. Только после этого, соблюдая все церемонии, доктор отвесил придворный поклон: правую ногу он несколько отставил назад, как бы собираясь присесть, низко опустил голову и, держа в руке шляпу, описал ею полукруг; страусовое перо при этом скользнуло по драгоценному персидскому ковру.

На императора, любившего изысканные манеры испанского двора, посетитель произвел благоприятное впечатление.

Рудольф сидел за роскошным письменным столом, в резном кресле с мягкой обивкой. На голове у него была низкая шапочка, отороченная золотым шнуром; страусовое перо было прикреплено к ней золотой заколкой, украшенной большим сверкающим бриллиантом.

— Наш славный придворный астроном Браге сказал нам о вас столько похвальных слов, что мы весьма рады вашему прибытию в нашу столицу, — тихо, почти шепотом, произнес император.

Хотя обивка кабинета приглушала звуки, но посетитель — в особенности тот, кому не были известны императорские привычки, — невольно чувствовал, что в этой комнате нельзя громко разговаривать. Чувствительные, болезненно раздраженные нервы императора не выносили ни малейшего шума. Казалось, пугливый император боится громкого, оживленного разговора.