Доктор Чёрный - [26]

— Позвольте! — возразил Дорн, видимо сильно заинтересованный. — Но до сих пор ведь наука считает последними остатками наших предков веддов, австралийцев, бушменов, вообще дикие народы, стоящие на самой низкой ступени развития.

— Дикие племена? — переспросил доктор. — Где они? Тасманийцы, считавшиеся людьми каменного века, вымерли все до одного. Исчезли жители Канарских островов, исчезают американские индейцы, вымирает кучка веддов на Цейлоне… Если бы они были нашими предками, что мешало бы им теперь развиваться, хотя бы сливаясь с нами? Нет, дорогой мой! Существует страшный закон, к раскрытию которого подходит наука, заметившая наконец, что смешение крови рас чёрной, красной и жёлтой с кровью белой расы, несущей знамя цивилизации, не-воз-мож-но!.. Возьмите антропологию, и вы убедитесь, что поколения мулатов и метисов не идут дальше четвёртого, а потомки древних египтян — феллахи — до сих пор тот же тип, что на древних египетских памятниках. А кто только не старался слиться с феллахами?! И греки, и албанцы, и турки, и негры.

— Что же такое, по-вашему, вымирающие дикари?

Доктор помолчал.

— Близок день, — взволнованно ответил он наконец, — близок день, когда наука вместе с отдельными её представителями, уже поднявшими голос, должна будет признать, что эти жалкие племена — не что иное, как выродившиеся потомки чудовищно давно отживших одряхлевших рас, сошедших с земной арены, на которой они играли когда-то нашу роль, как в смысле численности, так и в смысле… — доктор умолк на минуту, — степени развития.

— Но где же следы этого развития? — Дорн даже привстал с кресла от изумления. — Ведь древние памятники не заходят так далеко… Где же следы?

Доктор с улыбкой показал рукою на землю.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что следы скрыты в земле.

— Но вы же знаете лучше меня, что их не обнаружено вплоть до первозданных пород, в которых нет и не может быть следов жизни.

— Да! Было время, когда о «первозданные камни» разбивалась пытливая человеческая мысль. Но кто говорит теперь о первозданности пород, когда наука нашла ключ к тайне их строения? Опустившись под тяжестью напластования в раскалённые недра земли, породы разжижаются, под страшным давлением перемешиваются с расплавленной массой ядра и, поднятые снова на поверхность, кристаллизуясь, перерождаются в гнейсы и сланцы. Редкий случай позволит различить в них намёки на первоначальное строение. Земля сама уничтожает свои документы постоянно, и нет, друг мой, первозданных пород, а есть породы, бывшие на глубине.

— Значит, следы всё-таки погибли? — разочарованно сказал студент.

— Быть может, не все! — возразил доктор. — Глядите сюда! — указал он на море, серебрившееся под лучами высоко поднявшейся луны. — Эта гладкая и зыбкая поверхность кочует по земле с одного места на другое, то обнажая, то потопляя материки. В доледниковую эпоху то море, которое серебрится сейчас на протяжении более тысячи вёрст, было сушей, а по полям, через которые мчится теперь в Турин или Ниццу курьерский поезд, свободно гуляли высокие волны. Науке удалось проследить, что наиболее населённую теперь часть Европы, по крайней мере, три раза покрывал и обнажал на сотни веков океан. Быть может, когда нам удастся изобрести способ свободно копаться на дне морском, мы обнаружим следы ближайших предков, не только веддов и древних египтян, но и… нашего Томми.

— Значит, вы думаете…

— Я до-ка-зал это, в чём вы имели случай убедиться.

— Да, — согласился студент, — поразительный случай. Как вы этого достигли?

— Очень просто. Ещё в раннем детстве Томми я подрезал ему некоторые связки языка, мешающие членораздельным звукам, и применил к нему школу глухонемых. Это было тем легче, что у него был отличный слух.

— Почему же вы не оставили его в живых?

Доктор усмехнулся.

— Чтобы меня лишний раз назвали шарлатаном? — сказал он с горечью. — Вы помните, как ко мне относился даже такой бесталанный болтун, как Чижиков, несмотря на то что я ношу то же звание приват-доцента, что и он.

— Охота вам обращать внимание на такое ничтожество!

— Нет, дорогой мой! Я не из тех, которые воюют с наукой, под предлогом того, что наука не доросла до них. Я предпочитаю убедить её её же оружием. Я знаю, что для науки серия срезов мозговой коры Томми в том месте, где у людей находятся центры смысла слов и запоминания движений, необходимых для речи, будет много убедительнее тех нескольких десятков слов, которые употреблял Томми в своём обиходе.

— Почему вы вырезали у него участок мозга, у живого?

— Чтобы сравнить его с человеком после операции.

— Да! — проворчал угрюмо Дорн. — Как подумаешь над всем этим, рискуешь сойти с ума или… сделаться самому шимпанзе! — сумрачно усмехнулся он.

— В самом деле, довольно об этом, — оборвал доктор. — Нам ещё с вами предстоит сегодня работа. Джемма, моя маленькая мышка, не принесёшь ли ты нам закусить и промочить горло?

Молодая девушка, задумчиво слушавшая доктора, встала и молча направилась к дверям.

— Дорн! — сказала она внезапно. — Пойдите и поверните выключатели в столовой и кухне.

— А вы? — удивлённо спросил студент, поднимаясь.