Доктор болен - [22]

— Может быть, — оговорился Эдвин, — дело окажется довольно долгим, если вы понимаете, что я имею в виду. — Сделал паузу, прежде чем перейти к ложным клиническим деталям. — Съел чего-то, — пояснил он.

— О’кей, о’кей. — И она вернулась к своему усеченному свету. Дрожа от возбуждения, Эдвин быстро потопал прочь.

Открыл стальную дверь коридорного шкафа напротив ванных комнат и вдруг осознал, скольких личных вещей лишился за последнюю неделю: часы, нижнее белье, волосы. Осознал: ни носков, ни рубашки, все в квартире у Найджела, венгерка должна выстирать. Он замерзнет: ни пальто, ни дождевика, то и другое отброшено перед поездкой в Бирму. В большой спешке понес в ванную галстук, куртку, брюки. Обязательно не забыть на сей раз туфли. Все надел на пижаму. Полосатая, довольно грязная пижама не совсем сходила за рубашку. Он нахмурился в зеркало. Заправил галстук под воротник, завязал. Вид вверх от плеч, мало сказать, эксцентричный. Голым ногам было холодно в туфлях, и Эдвин поежился. Сделал паузу. Решиться на кражу? Шкафы не запирались. Были другие вещи — рубашки, возможно, пальто. А потом решил: нет. Совершение преступления, даже мелкого, пошло бы им на руку. Подобные мелкие кражи припишут клептомании, составной части комплексного синдрома, — очень больной человек, вообще не отвечает за свои поступки.

Денег совсем мало (потом он их пересчитает), и ничего пригодного для заклада или на продажу. Заметил, что саквояж из шкафа забрали; разумеется, вполне логично, надо же было Шейле с Найджелом в чем-то нести вещи в стирку. Во внутреннем кармане куртки нашел документы, несомненно, сунутые туда в связи с превращением саквояжа в сумку для грязного белья; нащупал корочку докторского диплома. За каким дьяволом он привез его с собой? Должна быть, подумал Эдвин, какая-то причина. Но сейчас нет времени над ней гадать. Сначала надо выбраться.

Благословляя резиновые подметки, он опасливо прокрался к тяжелой двери-турникету, которой пользовались и мужское и женское отделения. (Но сама эта двойственность и называется отделением; что ж тогда, каждое из них в отдельности подотделение, полуотделение, или что?) Он был уверен, что не производит ни звука, имевшего смысл для того, кто лишен подозрений. На площадке за дверью обнаружил загробный свет синей лампы. Ни одного окна, куда могла бы заглянуть луна. Синие сумерки сопровождали его при спуске по первому лестничному пролету, на нижней площадке опять синий свет, и так далее, на всем пути вниз. Эдвин быстро добрался до первого этажа. Тут должны были начаться настоящие трудности. Коридоры темны, темнота наделяла бюсты великих покойников поддельной жизнью — они ухмылялись, подмигивали, улыбались, прикидывались соучастниками. Последний коридор вытекал в вестибюль, где стоял ночной привратник, вовсе не сонный, читал объявления на доске объявлений. Пройти мимо него невозможно. Кроме того, нет никакой гарантии, что наружная дверь будет не заперта. Эдвин увидел время на часах в вестибюле — без двадцати пять, — и автоматически попытался подвести свои часы. Чертов Хиппо. Он притаился в тени коридора, раздумывая.

Есть, конечно, подвалы. Боже мой, разве ему неизвестно о существовании подвалов? Вдобавок известно, где лестница, — грязная, не клиническая, — ведущая, кажется, в эти подвалы: примерно через коридор позади. Эти самые лестницы стали простым придатком, аппендиксом, никому не нужным органом; для спуска в камеры пыток был лифт. Эдвин отступил назад в тень и отыскал утробно скрипевшую лестницу. У ее подножия обнаружил закрытые двери столовой и кухни. Разумеется. Он позабыл. Здесь не один подвальный этаж. Он увидел окно, куда косо светила луна; за ним убожество мусорных баков; рядом с окном дверь. С надеждой толкнул, но она была заперта. Тогда попробовал окно. Нижняя задвижка скользнула, открылась; удастся ли дотянуться до верхней? Эдвин оглянулся — ящик, стул, на что можно встать? Как ни удивительно, в углу маячила складная лесенка того типа, который раскладывается в неуклюжий кухонный стул. В мозгу заклубились сомнения. Не ловушка ли это? Не предвидели ли они со своим долгим опытом работы над головами, что он попытается выбраться, попробует сбежать? Не всегда ли так бывает в канун операции под влиянием определенного типа снотворных? Не считается ли полезным позволить пациенту дойти досюда, облегчив клаустрофобию, прежде чем любезно, с юмором, препроводить его обратно в койку? Не поджидают ли сейчас снаружи доктор Рейлтон и прочие, может быть сам мистер Бегби? Он поднял лесенку, понес к окну. Взобрался, легко открыл верхнюю задвижку. Окно мягко отворилось, и в него кошкой юркнула тихая осенняя ночь. Эдвин ощутил запах свободы и лондонской осени — гниль, дым, холод, моторное масло. Все было очень легко. Он вылез, спрыгнул на площадку с высоты нескольких футов. Бесшумно пробежали две кошки, но третья с грохотом прыгнула на крышку бака. Стояла ограда из острых прутьев, с такими же воротами. Ворота были заперты на висячий замок, но перелезть оказалось нетрудно, — ногу на мусорный бак, ногу вверх, и он спрыгнул на улицу. Досаждала дыра на брюках, но не слишком серьезно. Шейла зашьет.