Догматическая система святого Григория Нисского - [179]

Из самого изложения догматической системы св. Григория Нисского, кажется, достаточно ясно то общее положение, что его богословское учение во всех своих главных частях и характерных особенностях было раскрыто им и формулировано в полемике с двумя главными религиозными движениями IV века: со специально — богословским движением арианства и со специально–христологическим движением аполлинаризма. Арианство, как известно, даже в подробностях совпадало с учением древнего евионизма, внутреннею основою которого была неправильная иудейская мысль о полной спасительности моисеева закона и, следовательно, о ненужности особого Лица Бога Спасителя, при несомненном бытии личного Бога Законодателя. Если бы мы не захотели ограничиться простым указанием на этот факт, а попытались еще вскрыть его внутренние основы, то оказалось бы, что древний евионизм с своими законными предписаниями был не иное что, как своеобразное, возросшее на иудейской почве, философско–богословское учение о самодовольстве человеческой воли: „человек все может сделать, так что ему нужно только указать, что нужно делать“ — вот основная, при всей своей ложности однако капитальная, идея древнего евионизма. Очевидно, в нем была своя здравая логика, и потому с формальной стороны он несомненно был явлением правильным, т. е. стройно и законно организованным. Не таким он явился у Ария, в учении которого совершенно законно была отвергнута ложная иудейская мысль о полной спасительности моисеева закона, здание же евионизма принято без всяких капитальных изменений, — и таким образом явилась система без основного разумного начала. Правда, Арий с первого же раза решил опереться на монархианскую идею единоличного Бога, — но эта опора была безусловно недостаточна, потому что для выбора между тринитаризмом и монархианизмом Арий не имел и не представил никакого, хотя бы только формально–законного, основания. Древнему евиониту можно было говорить об единоличном Боге, когда он без всякого колебания мог объявить, что других лиц в Божестве совсем не нужно: но нельзя было утверждать этого Арию, потому что в борьбе с савеллианством он ратовал за троичность Лиц, и, однако же, вопреки тринитаризму, опирался на монархианизм. Очевидно, Арий не вполне сознавал истинные внутренние отношения своего учения к учению древних евионитов, а вместе с тем не вполне сознавал и действительную внутреннюю идею, за которую он ратовал. Эту идею вполне сознавал и точно выразил только Евномий. „Вы, — писал он св. Василию Великому и св. Григорию Нисскому, — дерзаете учить и мыслить невозможное“ [1092]. В этих немногих словах вполне выражается вся внутренняя сущность арианства. Подобно древнему евионизму, опиравшемуся на ложную идею о самодовольстве человеческой воли, арианизм выставил новое ложное положение о самодовольстве человеческой мысли. С точки зрения Евномия, истинно только то, что принимается за истину человеческою мыслью, так что даже само божественное откровение не может стоять выше этого верховного суда человеческой мысли. Отсюда, и откровенное учение о троичности божеских Лиц при нераздельном единстве божественной сущности должно получить смысл и значение непререкаемой истины только по суду богословствующего разума арианских философов [1093]. Здесь лежит единственный внутренний мотив арианского рационализма и действительное внутреннее основание всего арианского богословия.

Св. Григорий Нисский вполне сознавал эту истинную, существенную причину капитальных разногласий православия и арианства, и потому с особенным — вниманием остановился на исходном вопросе о познании Сущего. В решении этого основного вопроса он, как известно, первоначально признал безусловную невозможность знать о Сущем что–нибудь более, кроме своих собственных, большею частью отрицательных, гаданий о Нем. Все, что существует, разрешается в голые умопредставления, и, следовательно, кроме умопредставлений, ничего не существует, — таково было первоначальное философское основоположение знаменитого церковного богослова. Намеренно или ненамеренно, им было подорвано здесь все содержание богословской науки; а отвергая содержание, он естественно, не мог уже пощадить и её формы; и действительно, мы знаем, что св. Григорий весьма резко осудил диалектику, как вещь бесполезную и даже прямо вредную, и таким образом подорвал всякое доверие к науке, как со стороны её содержания, так и со стороны её формы. Но выдвигая свое незнание, св. Григорий вовсе не думал оставаться при этом печальном выводе: он разрушил человеческую науку, чтобы заменить ее свящ. библией; он отверг диалектику, чтобы поставить на её место разумную евангельскую веру. Отсюда, его отрицательная точка зрения по вопросу о знании, обрушиваясь всею своею тяжестью на рациональное, или точнее — на рационалистическое богословие, не только не касалась, но еще и требовала науки церковно–библейского или догматического богословия. Следовательно, первоначальное отрицание науки последовательно привело к её утверждению, и в конце концев разрешилось в замечательную по своей глубине и оригинальности теорию специально–христианского знания. Совершенно верные и действительно ценные указания об истинных началах этого знания св. Григорий сделал в своем стремлении точно определить принцип правильного раскрытия христианских догматов, в противовес рационалистическим тенденциям Евномия. В этом случае он первый именно определенно указал на ту важную истину, что здравый разум православно–христианского философа должен не подходить к божественному откровению, как чуждый к чуждому, а выходить из него, как свой из своего. Истинная христианская философия, по его глубокой мысли, сокрыта в книгах св. писания, — так что кто знает эти богооткровенные книги, тот некоторым образом усвояет себе разум божественный, и чрез то становится истинным мудрецом. Это отождествление христианской философии с божественным откровением составляет капитальную мысль св. Григория и служит глубоким внутренним основанием всех его научно–богословских построений. С точки зрения этой именно мысли он утвердил основные начала догматической науки: послушание библии, следование свящ. преданию и охранение буквы церковных вероопределений. Как скоро признано, что истинно–философское сознание не только не противоречит, но и вполне тождественно с сознанием истинно–христианским, так немедленно же авторитетная сила общепризнанных источников христианского богословия представляется исследующему человеческому разуму с характером абсолютной неизменности. Человек никогда не может сказать что–либо полнее и более Духа Святого, и слово человеческое никогда не истиннее слова богооткровенного, — а потому само собою понятно, что это последнее слово должно приниматься и усвоиться разумною верою, как источник абсолютной истины